– Проезжай, не задерживай! – деловито распоряжался советник Филандр. – Добро – в кладовые, там уже ждут. Овец – на северный выгон, к пастухам. Лошадей – на Пирейскую луговину… Куда прешь! Сказал же: скотину – к пастухам! Да не тебя, болван, а коров! Передайте, чтоб с нашими не смешивали. Посчитать надо будет…
Смех, крики, грохот телег. Ржание лошадей и мулов. Запахи конского пота, дегтя, свежего навоза. Радуга тканей и одежд, навалом лежащих на повозках. Амфоры с вином. Мешки с пшеницей и просом. Солнце подмигивает с пузатых боков чаш и кубков, с панцирей и шлемов. Медь, бронза, серебро. Золото.
Богатая добыча.
Амфитрион улыбался. Всем и каждому. Возничим и их лошадям. Тритону. Дядям. Маме. Хлопал по плечам соратников, охранявших обоз. Война закончилась. Он дома. Все хорошо. Все замечательно! И пусть кто‑нибудь вспомнит ему дедушку Пелопса! Пусть кто‑нибудь скажет, что он – проклятый!
Взгляд отца ударил его, будто гром.
Алкей стоял в стороне, опираясь на посох. Щурился, сплевывал пыль, скрипящую на зубах. Даже, вроде бы, смеялся. Но старший сын Персея был отдельно. Люди и телеги текли мимо, надрывался советник, а басилей Тиринфа просто смотрел. Все хорошо. Все сделают и решат без него. Как вчера на семейном совете.
Амфитрион встал рядом.
– Знаешь, отец… Поеду‑ка я в Микены с дядей.
– С дядями, – поправил Алкей. – Сфенел тоже едет. Зачем это тебе?
– Хочу увидеть, что там за парочка. Чем дышат…
Алкей долго молчал.
– Хотел бы я знать, чей это поступок? – наконец сказал он. – Воина или правителя?
Позже, когда колесницы сына и братьев скрылись за холмами, и дорога опустела – Алкей, кряхтя, вернулся во дворец. Ему помогал дюжий раб – считай, тащил волоком. Время перевалило за полдень, но Гелиос медлил склониться к западу. День тянулся и тянулся. У басилея оставалось еще много дел.
9
– Спасите! Пропадаем!
Гонец, безусый мальчишка, размазывал слезы по щекам. Одежду его составляла пыль. Она коркой налипла на голое, потное тело, превращая гонца в глиняного истукана. Впору поверить, что в Тиринф примчался не человек – свистулька, сделанная гончаром для забавы.
– Спасите…
– Толком говори! – рявкнул Алкей.
Басилей Тиринфа был не в том расположении духа, чтобы вникать в дрязги черни. Межу на поле передвинули, свиненка украли; сельская дурочка родила от сатира, у младенца рога на заднице…
И тут гонец выдал толком:
– Пираты!
– Кто? – не поверил Алкей.
– Телебои!
– Где?
– В Навплии! Пропадаем…
– Много?
– Много! Целая ладья…
– Одна ладья?
– Здоровенная… спасите…
Вокруг загомонили. На побережье близ Тиринфа еще не видели пиратов. «Началось? – вздрогнул Алкей. – Обломилось в Орее, решили здесь остров отхватить?» Он начал судорожно вспоминать ближайшие острова в Миртойском море. Питиус, Гидра… Питиус у самого входа в Арголидский залив! Золото песка, зелень сосен; благоухание мяты и розмарина. Отец в детстве возил Алкея на Питиус. Остров крошечный, но для телебоев сойдет…
«Боги, о чем я думаю?!»
Закружилась голова. Сердце ударило через раз; опомнилось, ринулось вскачь по камням. К горлу подкатил комок. Почудилось: отец рядом. Стоит, хмурится. Ждет. Прости, отец. Я подвел тебя. Я, хромой Алкей, ничтожество, севшее на твой тронос. Лучше бы я всю жизнь просидел на складном табурете. Не злись, отец. С внуком тебе повезло больше.
«Сын уехал в Микены. Брат уехал в Микены. Младший брат, и тот…»
– Пропадаем!
«Послать за ними? Долго…»
– Мой доспех!
Он не узнал свой голос.
– А? – глупо спросили в толпе.
– Доспех! Мой доспех! Шевелитесь, болваны!
– У тебя нет доспеха, – тихо сказала какая‑то женщина. Алкей не сразу понял: это Лисидика. Жена, мать его детей. Бледная, как мел, прижав ладони к груди, она в одночасье высохла от страха. – У тебя никогда не было…
– Доспех моего сына! Быстрей!
Кто‑то сорвался с места. Он вспомнил парня. Ликий, сын фракийца Спартака, ходил с Амфитрионом на телебоев. Волчонок вырос в матерого волка[15]. Ишь, бежит! Лишь бы доспех оказался впору…
– Опомнись! – шепнула жена.
Нет. Ему померещилось. Лисидика молчала.
– Филандр! Сколько человек может выступить немедленно?
– Полусотня, – откликнулся старый советник. – Дашь время, соберем больше…
– Некогда! К оружию!
Старик глядел на Алкея так, что хотелось обернуться: и впрямь, не стоит ли за плечом воскресший Персей? «Если бы!» – усмехнулся первенец Убийцы Горгоны. Алкей и не знал, как это прекрасно – жить наотмашь, ухватив за глотку змею рассудка. Главное – не дать гадине ужалить себя, впрыснув яд в жилы.
Одна ладья. Повезет – сорок телебоев. Не повезет – шесть десятков.
Справимся.
– Фирей!
– Я! – гаркнул второй сын Спартака.
– Будешь моим возницей. Иди сюда!
И тоном ниже, едва парень встал рядом:
– Я возьмусь за твое плечо. Совладаешь с лошадьми?
Фирей кивнул.
– Точно?
– Да хоть за два плеча! – осклабился жилистый Спартакид. – Хоть за…
И осекся, вспомнив, где находится.
Доспех сел, как влитой. В плечах и груди Алкей оказался пошире сына, но Ликий умело распустил ремни панциря, повозился с пряжками, и все сошлось. Бедра охватил кожаный запон, усеянный бляхами. К запону Ликий прикрепил фартук из медных полос. Топорщилась щетка конских волос, окрашенных в цвет крови – гребень шлема. С наручей скалились львиные морды. С поножей – лики Медузы, в обрамлении разъяренных змей.
Добрая примета.
– Твои копья, басилей, – сказал Филандр. – Твой меч.
О боги! Он так и сказал: «Твои копья…» Быть сыном великого героя, подумал Алкей. Быть отцом великого героя. Это значит – быть между молотом и наковальней.
– Ремни! Несите ремни! И веревки…
– Зачем? – изумились оба Спартакида.
– Вязать!
– Кого? Пленных?
– Меня!
Взойдя на колесницу, Алкей сцепил зубы. Он ждал боли. Но все вышло проще – сухая нога давным‑давно утратила чувствительность. Возница, сопя от сосредоточенности, привязывал «обузу» – так Алкей тайком звал ногу – к бортику, пеленая ее ремнями от лодыжки до середины бедра. Алкей рискнул перенести на «обузу» вес – и рассмеялся. Если опереться на копье, а правой рукой ухватиться за Фирея…
«Губитель! – воззвал сын Персея к богу войны. – Сто быков за один день!»
И увидел в небе коршуна – Арееву птицу.
Муки Тантала, изнывающего в Аиде от жажды и голода, страдания Сизифа, катящего в гору огромный камень, пытки Иксиона, распятого на огненном колесе – ничто в сравнении с дорогой от Тиринфа до Навплии.
