Вражеский лагерь как на ладони, двести шестьдесят два шатра насчитали вчера лазутчики, а повозок сотни полторы будет. Апийцы — народ оседлый, но воюют, как настоящие кочевники, два-три месяца в походе для них дело обычное. Шатры у них, как у гирканцев, оружие, как у афгулов, а тактика, как у любого бандитского племени любой эпохи. Пырнул ножом в спину, раздел мертвеца до нитки; и давай Иштар ноги. Есть в Апе несколько городишек, так ведь это просто воровские логовища за крепкими стенами, чтобы отсидеться, если вдруг нагрянут каратели. Земля окрест городков не знает плуга, скотины во дворах не сыщешь, в степях вся дичь давным-давно повыбита. Зато — вольный народ, сами в рабах не живут и других рабами не держат, обычай зарекает. Что-то такое завещала их праотцам бандитская богиня: не лижите, мол, пятки проклятым нечестивцам и не давайте паскудным языкам нечестивцев лизать ваши священные стопы. А для апийца кто нечестив? Кто не в чести, известное дело.
Дазаут вскинул рог, дунул изо всех сил. Несясь по буеракам на лихом скакуне, не очень-то потрубишь — это он как-то упустил из виду. Рог захлебнулся собственным ревом, больно стукнул по зубам, царапнул губу, а затем вырвался из руки и повис на тонком ремешке. Но всадники, предупрежденные заранее, услышали сигнал и поняли верно. Бронзовый клин остановился, почти сохранив свои очертания.
Военачальник приподнялся на стременах и окинул дикими от восторга глазами поле — не поле, а новый, пока еще чистый, свиток нехремских летописей. Не чернилами, а кровью, не стилом, а острием меча напишет он новую хронику воинской славы. А под ней начертает собственное имя, чтобы потомкам было кого воспевать и восхвалять.
* * *
— Эй, Сонго, — окликнул Конан светловолосого телохранителя Зивиллы, — хватит праздновать лентяя, возьми двух-трех увальней и ступай за хворостом. Заодно поглядывайте по сторонам, может, ручей где заметите. Я пойду поохочусь, что-то на свежую дичинку потянуло.
— На свежую дичинку? — У Сонго полезли вверх брови — за три дня пути они не встретили даже суслика, как будто вся живность в этих краях, не в пример людям, учуяла лихолетье и забилась в норы.
— Иль ты не гурман? — Конан осклабился и окинул его насмешливым взглядом. — Я слыхал, дворяне обожают всякие изыски — змеюк там или скорпионов жареных. А что, под доброе винцо — в самый раз. Правда, случалось мне их и всухомятку жрать, сырыми. Но сейчас такие муки ни к чему. Винцо у нас пока имеется, есть лепешки и соль — прокормимся, коли будет на то воля Крома.
— Винцо, — подал голос один из друзей Сонго, косноязыкий балагур Паако, — это чересчур сильно сказано. Это раньше оно было винцом, а теперь — форменный уксус. Зато мясо хорошо вымачивать.
— Вот ты этим и займешься, — ухмыльнулся Конан, поднимаясь на ноги. — Назначаю тебя поваром. Кухонного мужика сам выбери, если надо. Из специй у нас только тухлятина, ты уж ею не увлекайся.
Он имел в виду злополучную говядину. В ночном набеге погибли два буйвола, потом апийцы, как голодные канюки, ободрали их до скелетов, но Конану и когирцам удалось нарезать довольно много жилистого мяса, в основном, с ног. Увы, оно провоняло от неимоверной жары уже к концу второго дня, хоть и было завернуто в листья лопуха, которые Конан собственноручно нарвал у ручья. По дороге несколько кусков закопали в лесу — в земле они, возможно, и сохранили свежесть, но не возвращаться же из-за такого пустяка? Голодовка им пока не грозит, в узлах есть и финики, и мука, и даже баранье сало. На худой конец, сгодится и буйволятина — как раз сегодня, на большом привале, они порежут мясо на тонкие полоски и разложат на камни возле костра, и к вечеру они превратятся в сухую коросту, которую придется соскабливать. Да, пища — не самая главная забота. Тем более, что Конан не имеет ничего против ядовитых рептилий и насекомых — в кулинарном отношении, разумеется. Спасибо многолетней привычке выживать там, где любой другой человек не найдет иного выхода, кроме как протянуть ноги.
Сейчас наипервейшая забота — кони. Вернее, их отсутствие. Сам-то Конан ходок будь здоров, но когирцы привыкли путешествовать в седле. Загадочный Бен-Саиф предусмотрел это и оставил им лошадей, однако не учел жадности своевольной орды. Пока Конан, Сонго и остальные бродили вдоль колеи, продавленной обозом (апийцы запрягли в телеги своих коней и увезли добычу в сторону Бусары) и запасались чем попало — в основном, брошенным оружием и тючками со съестным, втоптанными в грязь, — два-три десятка степняков вернулись тишком и увели лошадей вместе с хурджинами, уже набитыми кое-каким добром. Конан заметил их слишком поздно, воры уносились во весь опор и даже не ответили на его стрелы, пущенные вдогонку и канувшие в предрассветном сумраке. Апийцев-то понять нетрудно: они живут по своим вековым законам и плевать хотели на затеи Бен-Саифа. В отличие от Конана. Дорого бы он дал, чтобы узнать, какие мысли бродят под золотым шишаком этого чужестранца.
Зивилла в плену. Заложница. Приманка для варвара, страсть как охочего до ласки знатных баб. Золотая рыбешка — живец для зубастой щуки. Щука глазищи выпучит, пасть разинет, хвостом двинет… Вот тебе и ушица. Как же, серая задница, дождешься! И не таких хитрованов с носом оставляли. Конан блеснул крепкими палисадами зубов, и тут же ухмылку как ветром сдуло. А ведь не такой уж дурак этот Бен-Саиф. Крючок-то у него не простой, а тоже золотой. Старый лис знает людям цену, может, и впрямь хочет что-нибудь дельное предложить?
С тех пор, как Конан — под знаменами Токтыгая, он ни разу не слышал о себе доброго слова. Знать его презирает, подчиненные ненавидят… ненавидели. Где они сейчас, уцелевшие наемники из его отряда, сволочи-дезертиры, попадитесь только, гады! Где обозники? Все легли под апийскими клинками, все раздеты догола и кормят червей под немилосердным нехремским солнцем. Ну, допустим, вернется он в ставку Дазаута или даже прямо ко двору, в Самрак, и о чем же его там спросят?
Где армейское имущество, где люди, где Зивилла? Почему всех положил, а сам жив остался? Зачем вражеский командир тебя в гости зазывал, на посулы не скупился почему? Вежливо так поспрашивают, послушают участливо, а потом хворостину в лапу — и в Зиндан Танцующих. Спляши, варвар, распотешь благородных господ. Покажи, как мы жалуем трусов и предателей. Поневоле задумаешься: а стоит ли овчинка выделки? Не податься ли… даже не к апийцам — с этого отребья взятки гладки — а просто, куда глаза глядят. Ведь не впервой. В богатую Вендию, или снова к афгульским молодцам прибиться — не в пример апийцам, они знают, что такое честь, своему нож под лопатку не всадят. Или даже…
