Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

Летти явно была на грани. У нее закончились аргументы. Выглядела она как загнанная в угол крыса. Ее взгляд метался туда-сюда в отчаянных поисках выхода. Она готова была уцепиться за любой самый нелепый предлог, принять самую искаженную логику, лишь бы не расставаться со своими иллюзиями.

Робин знал это, потому что не так давно сам вел себя так же.

– Значит, будет война, – наконец произнесла она. – Вы совершенно уверены, что будет война.

– Да, Летти, – вздохнул Робин.

– И это сделал Вавилон.

– Ты сама можешь прочесть письма.

– И что… что с этим может сделать общество Гермеса?

– Мы не знаем, – сказал Робин. – Но, кроме него, никто ничего не сделает. Мы отдадим эти документы, расскажем все, что знаем…

– Но зачем? – напирала Летти. – Зачем вовлекать «Гермес»? Мы сами справимся. Можем написать памфлеты, обратиться в парламент – есть тысяча способов что-то сделать, необязательно привлекать какое-то… какое-то тайное сообщество воров. Если люди узнают о сговоре, о коррупции, то вряд ли поддержат такой план, я уверена. А действовать исподтишка, обворовывать университет… это только во вред делу, разве не так? Почему просто не обнародовать письма?

Все на мгновение замолчали, гадая, кто первым скажет Летти.

Эту задачу взяла на себя Виктуар.

– Интересно, – медленно начала она, – ты когда-нибудь читала, что писали об отмене рабства до того, как парламент в конце концов объявил его вне закона?

Летти нахмурилась.

– Я не понимаю, каким образом…

– Квакеры представили в парламент свою первую петицию против рабства в 1783 году, – сказала Виктуар. – Эквиано опубликовал свои мемуары в 1789-м. Добавь это к бесчисленным историям о рабах, которые аболиционисты рассказывали британской общественности, – историям о самых жестоких, самых ужасных пытках, которые только можно причинить ближнему. Ведь было недостаточно того, что чернокожих лишали свободы. Людям нужно было увидеть, какие кошмарные формы это принимает. И даже тогда потребовались десятилетия, чтобы окончательно объявить работорговлю вне закона. И речь о рабстве. По сравнению с этим война в Кантоне за торговые права покажется сущим пустяком. Никакой романтики. Никто не пишет романов о последствиях опиумной зависимости для китайских семей. Если парламент проголосует за открытие портов Кантона с помощью военной силы, это будет выглядеть так, будто наконец-то торговля стала свободной, как и должно быть. Поэтому не говори мне, что британское общество хоть пальцем пошевелит, если узнает.

– Но это же война, – возразила Летти. – Это совсем другое, наверняка вызовет возмущение…

– Ты просто не понимаешь, сколько людей вроде тебя готовы смириться с войной, если она позволит им пить чай и кофе на завтрак, – вставил Рами. – Им плевать, Летти. Просто плевать.

Летти надолго замолчала. Выглядела она жалко, такой потрясенной и хрупкой, будто ей только что сообщили о смерти члена семьи. Она судорожно и глубоко вдохнула и посмотрела на каждого из них по очереди.

– Теперь я понимаю, почему вы никогда мне не гово- рили.

– Ох, Летти. – Виктуар поколебалась, но все же положила руку ей на плечо. – Это совсем не так.

Но на этом все и кончилось. Виктуар явно не могла придумать ничего более утешительного. Да и сказать больше было нечего, не считая правды, которую, разумеется, Летти доверить невозможно. Несмотря на все прожитые вместе годы, на все заверения в вечной дружбе, они не знали, чью сторону займет Летти.

– Мы приняли решение, – тихо, но решительно сказала Виктуар. – Приехав в Оксфорд, мы отдадим эти письма «Гермесу». Тебе необязательно делать это вместе с нами, мы не можем заставить тебя пойти на риск, ты и так настрадалась. Но если ты не с нами, то хотя бы сохрани нашу тайну.

– Что ты хочешь сказать? – вскрикнула Летти. – Конечно, я с вами. Вы же мои друзья, я с вами до конца.

А потом она обвила Виктуар руками и разрыдалась. Виктуар застыла в нерешительности, но спустя мгновение осторожно обняла Летти.

– Простите, – лепетала Летти между всхлипами. – Простите, простите…

Рами и Робин смотрели на них, не зная, что сказать. Для кого-то другого это зрелище было бы слишком театральным, даже неприятным, но они знали, что Летти не притворяется. Она не умела делать вид, что плачет; не могла даже симулировать простые эмоции. Она была слишком негибкой, слишком очевидной; они знали, что она не способна действовать вопреки своим чувствам. Поэтому, глядя на ее рыдания, они с облегчением поняли – Летти наконец-то осознала, что они все чувствуют. Приятно было видеть, что она по-прежнему их поддерживает.

И все же что-то казалось неправильным, и по лицам Виктуар и Рами Робин понял, что они тоже так думают. Через пару секунд он понял, что именно его тревожит, и потом уже не мог отделаться от этой мысли, уж больно парадоксальным казалось, что после всего сказанного, после всей боли, которую они разделили, именно Летти нуждалась в утешении.

Глава 21

Возвращение в Оксфорд на следующее утро быстро превратилось в комедию ошибок, многих из которых можно было бы избежать, если бы четверка друзей не была слишком измотана, голодна и раздражена. Деньги заканчивались, и целый час они проспорили о том, разумно ли одолжить у миссис Клеменс карету до вокзала Паддингтон, но в конце концов раскошелились на кеб. Однако воскресным утром в Хампстеде трудно было найти кеб, поэтому они прибыли на вокзал только через десять минут после отправления поезда в Оксфорд. На следующем поезде не оказалось мест, а еще один задержался из-за коровы на рельсах, поэтому они прибыли в Оксфорд только после полуночи.

Целый день пропал зря.

Они коротали время в Лондоне, переходя из кофейни в кофейню, чтобы не вызвать подозрений, и все больше нервничали и суетились от абсурдного количества кофе и сластей, которые пришлось покупать, чтобы сесть за столик. Время от времени кто-то заводил разговор о профессоре Ловелле или «Гермесе», но остальные злобно отмалчивались – кто угодно мог подслушать, казалось, что весь Лондон полон врагов. Неприятно, когда тебе велят заткнуться, но ни у кого не было настроения для светской болтовни, и поэтому, наконец втащив сундуки в переполненный поздний поезд, они и вовсе потеряли желание друг с другом общаться.

Всю поездку они провели в угрюмом молчании. В десяти минутах от Оксфорда Летти вдруг выпрямилась и запричитала, сбиваясь с дыхания:

– О боже, боже мой, боже мой, боже мой…

На нее начали коситься другие пассажиры. Летти схватила Рами за плечо в поисках поддержки, но тот нетерпеливо стряхнул ее руку.

– Заткнись, Летти.

Это было жестоко, но Робин его понимал. Летти и его донимала, целый день у нее почти не прекращалась истерика, и Робин был сыт по горло. Нервы у всех были на пределе, и Летти должна взять себя в руки, как и остальные.

Летти потрясенно замолчала.

Наконец поезд со скрежетом остановился на станции Оксфорд. Зевая и поеживаясь, они за двадцать минут дотащили сундуки по неровным мощеным улицам до колледжа. Решили, что девушки попросят привратника вызвать кеб: в такой темноте было небезопасно добираться на север пешком. И вот из темноты выступил суровый каменный фасад Университетского колледжа, и при виде его магических, зачарованных форм Робина охватило щемящее чувство ностальгии – несмотря ни на что, он считал это место своим домом.

– Кто там? – окликнул их старший привратник Биллингс, размахивая фонарем. Он оглядел их с головы до пят и, узнав, наградил широкой улыбкой. – Наконец-то вернулись с Востока, да?

Робин задумался, как они выглядят при свете фонаря – перепуганные, грязные, потные, во вчерашней одежде. Их истощение наверняка было очевидным, потому что на лице Биллингса проступило сочувствие.