Смерть Рыцаря - Александр Павлов

— Нет, — Мария заскалилась? Уверенность в себе постепенно возвращалась, — ты бы его не продала. Но по какой-то причине всё же убрала его из-под моей кровати. Почему?

Мария со своей матерью, одновременно, потому что одного поля ягоды, повернули головы ко второй кровати. Где обычно спит мама и под чьей кроватью всегда прячется её сундук с вещами.

Мария дернулась первая, можно сказать «сбежала со стула». Мать, словно хитрая лиса рванула вдогонку за добычей.

— Не трогай меня! — крикнула Мария, ощутив грозное дыхание родителя, и руки которые тянуться к ней. Но за тринадцать лет жизни, девочка усвоила урок — крики ей не помогут. Мария вытащила клинок, развернулась, толкнула мать на шаг назад и выставила перед собой оружие целясь по росту в сердце.

— Я за себя не ручаюсь, — её сердце забилось быстрее, лицо залилось красками. В этом доме был один хозяин, Мария всегда об этом знала, но сейчас она ему противостоит. О такой смелости в этих стенах раньше она могла только мечтать.

— Попробуешь мне помешать залезть рукой под кровать, и я воспользуюсь клинком.

— И что ты сделаешь, убьешь родную мать?

— Была бы передо мной любая другая мать, а перед тобой любая другая дочь — это угроза не значила бы ничего, — краска с лица Марии постепенно сходила и открывало перед матерью совершенно уверенное лицо с острыми, сосредоточенными глазами.

Мария присела, не сводя взгляда с матери и стала нащупывать сундук. Как ей и думалось, пальцы её прошлись по двум, вместо должного одного. Мария выдвинула сундук из-под кровати, тот что стоял дальше, глубже, который будто пытался убежать и забиться в угол.

— Это мой сундук! — Мария выпрямилась и толкнула его под ноги матери, — открывай!

Мать опустилась на колени и положила руки на крышку сундука. Невозможно было определить кто удивился этому больше. Мария, тому что угроза подействовала или мать, тому что слушается приказа своей дочери. Но так или иначе, крышка сундука запрокинулась назад, как капюшон чародея, вернувшегося в спальню после тяжелого дня.

Мария опустила руку с клинком. Тут они все были. Её вещи. Аккуратно разложены в три стопки в точности, как она их оставила. В самом верху три платья в ряд. Те самые, что подарил ей отец. Хоть Мария и росла с годами, эти платье всё еще подходили. Отец брал их на вырост. Так делают люди, которые берегут деньги и знают, что в будущем их количество не увеличится.

Мария прошла мимо матери. Остановилась ближе к печке, протянула руку за неё, в угол, и вытащила мешок. Когда она вернулась к сундуку, мать вся притихла и отодвинулась сама по дальше.

— Прости меня, — сказала та, пока Мария складывала вещи в мешок.

Эти слова эхом прошли к самому сердцу девочки. Она остановилась на мгновенье, закрыла глаза, сделала глубокий вдох, чтобы снова прийти в себя и не поддаться жалости и состраданию к матери.

— Я всего лишь хотела, чтобы ты осталась, — продолжала мама, — я знала, что ты вернешься, но не знала захочешь ли ты остаться… после всего.

Мария очень сильно хотела промолчать. Эта внутренняя битва для неё была сложнее, чем настоящая битва с убийцей короля.

— После всего? Что это вообще для тебя значит? После какого «всего»? — не выдержала Мария вопреки уговорам в голове. — К чему весь этот спектакль с одеждой? Хотела, чтобы я почувствовала себя ничтожной? Как раньше? Наверняка. Ты только и знаешь как управлять подобными людьми.

Но к сожалению, или к счастью, мать ничего не ответила. Лишь смотрела на дочь в стороне, пока та продолжала складывать одежду в мешок.

Наконец Мария встала, забросила мешок за спину и развернулась к выходу, не оглядываясь на мать.

— Вот так значит? Просто уйдешь? Забудешь про свою собственную матерь?

«Ничего не говори. Уходи».

Входная дверь была слегка приоткрыта и зазывала к себе.

Мать почувствовала колебания дочери.

— Говори, что на уме, — сказала она.

Мария развернулась.

— Зачем? Чтобы что? Всё, что я хочу тебе сказать, будет в тысячу раз хуже твоих оскорблений, — гнев, живая ярость питала голос Марии, — но ты это знаешь. И хочешь использовать против меня. Чтобы я потом думала об этом моменте. Чувствовала вину за свои слова. Чтобы я потом вернулась. Прости мама, но это не моя вина, что ты меня не любишь. Я была хорошей дочерью. Но по какой-то причине тебе этого было мало или не нужно, я не знаю. Ты сломана. Отец это видел и теперь вижу я. Годы пройдут прежде чем я пойму, как моё детство повлияло на меня. Так что нет. Я про тебя не забуду. Если ты этого хотела всю свою жизнь, то ты победила. Если нет, то мы проиграли обе.

Мария старалась как можно дольше идти уверенно. Ведь мать могла смотреть за нею в окно или приоткрыть дверь и глядеть в щелку. Но как только Мария вышла со двора на тропу, когда прошла вперед несколько домов и её мать точно не могла больше за нею наблюдать, стало ясно, что девочка не только старалась идти уверенно, но и вообще сильно старалась идти. Поскольку, пройдя несколько дворов, ноги перестали её слушаться. Мария свалилась на землю, чувствуя себя совершенно разбитой и не контролирующей свои эмоции. Гнев на красном, слезившемся лице сменялся отчаянием и потерянностью. Острая, всепоглощающая боль волнами захлестывала её. Никогда в жизни она не испытывала столько жалости к себе. Ей будто открыли глаза на те ужасы, пережитые за тринадцать лет. Ужасы, которые никто не заслуживает.

Мария не хотела валяться посреди тропы, тяжело дыша, почти задыхаясь. Она подползла к ближайшему забору, уперлась в него спиной и сосредоточилась на дыхании. Потому что, если она не возьмет себя под контроль, если не будет заставлять себя дышать, ей казалось, она задохнется. Ей стоит сжать клинок в руках, вернуться в дом и перерезать матери глотку, за всё, через что ей пришлось пройти. За каждый раз, когда та заставляла её чувствовать беспомощной, тупой и уродливой. Знала ли она, что делает? Было ли это сознательным планом, чтобы держать дочь в плену? Никакое количество слёз не может ответить на этот вопрос. Мария пыталась сдержать их. Она закрывала