Повешенный снова коварно улыбнулся, а в его глазах мелькнул зловещий огонек.
— С ним у тебя забот не будет. Его мы берем на себя.
— Но, как я уже сказал, никакого насилия! Только душевное преследование и запугивание.
— Отдай его нам, — повторил Повешенный. — Ты обещал нам весеннюю жертву.
Прежде, чем Хейке успел возразить, Повешенный быстро продолжил:
— Не бойся, мы будем действовать неспешно, красиво и пристойно. От испуга один за одним разбегутся его слуги. Наконец он останется один. Совсем один… с нами!
Сказав это, призрак удалился, а Хейке лишь стоял и смотрел, как он исчезает за деревьями.
С чувством того, что он не владеет ситуацией, так как ему бы следовало, Хейке пошел по канаве домой.
Когда он вышел к опушке леса, он остановился и посмотрел на Гростенсхольм, который огромной черной тенью выделялся на несколько посветлевшем ночном небе. Не было видно ни одного огонька, только темный колосс. На прощание он снова услышал адский отдаленный вой.
«Один? — подумал он. — Снивель наконец останется в одиночестве. Вместе с ними… И я, когда перееду, если все пройдет хорошо, тоже буду один. Буду ходить по пустым комнатам, и не с кем будет словом перекинуться. Потому, что я отвергаю близость между мной и Вингой, наше внутреннее взаимопонимание, нашу взаимосвязь. Она будет сидеть одна в Элистранде, а я в Гростенсхольме. А поздними вечерами, когда слуги улягутся спать, мы будем сидеть в бессмысленных мечтаниях каждый в своем поместье… Но у меня естественно будет общество. Из „них“. Они будут вокруг меня, хочу я этого или нет. Это будет двойное одиночество!»
Тут он бросился бежать. Гонимый, как ему показалось, недостатком времени, чтобы быстро добраться до Элистранда.
«Разве я всегда не был одинок? — подумал он. — Не достаточно ли я испытывал бремя одиночества? Нет же, сейчас я в непонятном благородном порыве осуждаю себя и Вингу на дальнейшее одиночество. На всю жизнь! Я, наверное, сошел с ума! Я был сумасшедшим или стал им сейчас? Что правильно и что неверно? Я больше не хочу раздумывать или сомневаться, хочу лишь чувствовать, чувствовать, чувствовать и действовать!»
Изнуренный, он добрался до Элистранда в ссадинах от бега по лесу, исхлестанный ветками, в грязных ботинках, уставший до смерти. Ворота Элистранда показались ему воротами в рай, но они сопротивлялись, когда он попытался их открыть. Он едва был в состоянии крикнуть, кто он, почти не осмеливался погладить собак, бросившихся на него с лаем.
У него был ключ к двери главного дома, но в руках почти не было сил вставить его в замочную скважину, и он весь дрожал, царапая ключом замок.
Наконец он вошел в дом.
Там было темно, он ощупью, словно пьяный, двигался вперед и добрался наконец до большой гостиной.
— Винга?
В тишине голос его отозвался эхом.
Наверху открылась дверь.
— Это ты, Хейке?
Он с трудом двинулся по направлению к лестнице. Слышал, что она стоит на ее верхней ступеньке.
— Да.
— Ты шумишь, словно целое войско. В чем дело, ты задыхаешься. Случилось что-нибудь?
— Нич… кое-что, — выдавил он из себя. — Все в порядке. Я хотел только…
Она сбежала к нему вниз.
Он не смог броситься ей навстречу, ибо мчался бегом всю дорогу, отдав этому свои последние силы. С огромным усилием он удерживался на ногах, вынужден был схватиться за украшенный край лестничной опоры.
А она была уже внизу. Хейке опустился на колени, обняв руками ее одетое в тонкую рубашку тело.
— Винга, — со стоном произнес он. — Оставайся со мной! Всегда! Всегда! Не могу… больше бороться. Я был глуп.
Она погладила его взъерошенные волосы, руки ее напоминали крылья птицы, которые утоляют боль.
— Но до моего восемнадцатилетия еще много времени.
— Я не об этом думаю. Не трону тебя, обещаю. Я только в мыслях заглянул в ужасный бесконечный могильник одиночества. Я… Ах, Винга, помоги мне!
«Руки твои, обвившие мой стан, лицо, прижавшееся к груди. Ты дышишь, произнося слова, твое горячее дыхание жжет меня сквозь ткань ночной рубашки. Тело мое начинает дрожать. Нельзя допускать этого, не хочу, чтобы ты сейчас заметил, как жажду я тебя, увидел именно сейчас, когда ты нуждаешься в моем серьезном отношении к тебе, в моем понимании».
Она стояла, не двигаясь, и слушала, как он, торопясь, заикаясь, рассказывал о своем посещении Гростенсхольма, и ее охватили беспокойство и страх. Она понимала весь ужас одиночества, охвативший его там, но так трудно сосредоточиться.
Сейчас она чувствовала только, что тело ее страстно жаждет его, а эта мысль в такой момент представлялась ей ужасной, мирской. И она ощущала, как там внизу начало екать тепло, влажно и требовательно, ибо это был Хейке, Хейке ее мечты, обнимавший ее, словно любовник, но думавший совершенно об ином. Хейке, дикий, несчастный, единственный, кто может зажечь ее любовь, ее страстное желание. Она любит его силу, демоническую внешность, его широкие плечи и потрясающую фигуру. Сейчас она может обладать им, если захочет. Но не имеет права обмануть его доверие. Сейчас сильной и полной понимания должна быть она!
Она услышала его слова о том, что ребенок Винга, этот лесной эльф, исчез. То существо, которое он сейчас держит в руках — женщина, каждая линия ее тела свидетельствует об этом.
Да, да! Хотелось крикнуть ей. Возьми меня всю, больше ждать я не могу! Ты, который все время сдерживал меня в моей любви. Ты, который был все время таким разумным. Сколько же мне еще ждать?
Она гладила его волосы, лоб, покрывшийся потом. Хотела, чтобы он поднялся, но вспомнила, что сейчас он не способен на это. Не только из-за физической усталости. Хейке сдался, все его сопротивление тому, что они должны быть вместе, было сломлено. Сознание того, что он не хочет больше перебарывать себя, также отняло у него много сил.
Уткнувшись лицом в ее живот, он спросил, не чувствует ли она все еще отвращения к мужчинам.
Винга, будь осторожна, не будь слишком откровенна! Ты знаешь, каким холодным душем он может облить тебя!
Но в то же время не отталкивай его чрезмерно!
Пусть дверь останется приоткрытой. «О-о, Хейке, тело мое разрывается, я не выдержу!» — подумала она.
Но она невозмутимо спросила:
— А-а, ты вспомнил ярмарку? Все прошло за пару дней. Это для нас не имеет значения.
«Не болтнула ли я сейчас лишнего?»
И тут она заметила, что он расслабился и глубоко облегченно вздохнул.
Это был трудный момент. Ей все же не следует верить в то, что сила его сопротивления сломлена, она не хочет оказаться в ловушке, не хочет, чтобы он снова оттолкнул ее. Не поклялся ли он сейчас не трогать ее? Это опасно, опасно!
Последующие его слова засвидетельствовали правильность того, что она промолчала.
— Не обращай внимания, Винга, на то, что я говорил, — прошептал он. — Я счастлив оттого, что душа твоя не повреждена, что ты терпишь мои прикосновения, но я стремлюсь не к этому, любимая. Это не самое главное. Я нуждаюсь в твоем присутствии. В твоем веселом смехе. В твоем ясном взгляде на жизнь, хочу вернуть свою неиспорченную Вингу! Хочу, чтобы мы жили вместе. Я готов ждать до твоего восемнадцатилетия, это не…
«Ох, зачем ты это говоришь? Неужели не чувствуешь как я вся горю и пылаю?»
Он крепко сжал руками ее плечи.
— Ты хочешь выйти за меня замуж… сейчас? Можешь забыть то, как я выгляжу? Так, чтобы мы могли быть всегда вместе? Чтобы никто не мешал нам. Я отчаянно нуждаюсь в тебе, Винга!
Она тут же почувствовала себя такой взрослой. Такой гордой от его доверия.
Только бы голос не выдал ее страстного желания! И она осторожно сказала:
— А что, если случится то, чего ты всегда боялся? Что я влюблюсь в другого. Тебе больше не страшно?
Он в отчаянии смял руками ее ночную рубашку:
— Да, да, я всегда буду бояться этого. Но сейчас я утратил всякую гордость, забыл, как ужасно и отталкивающе я выгляжу, забыл все, потому что не могу жить без тебя.
