Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

Дверь открылась. Робин уже собрался бежать, но умирал от любопытства и все-таки остался на месте. Он выглянул из-за угла. Ему хотелось убедиться, знать наверняка.

В коридор вышла высокая дама с проседью. С ней было двое детей. Старшая девочка лет десяти явно плакала, хотя и пыталась скрыть всхлипы ладонью, а другой рукой цеплялась за мать. Мальчику было всего пять или шесть. Как только миссис Ловелл попрощалась с профессором Плейфером, мальчик вприпрыжку устремился за матерью в коридор.

У Робина перехватило дыхание. Он сильнее высунулся из-за угла, не в силах оторвать взгляд. Мальчик был так похож на него самого и на Гриффина. Такие же светло-карие глаза, темные волосы, только чуть более кудрявые.

Мальчик встретился с ним взглядом. А потом, к ужасу Робина, открыл рот и чистым голоском пропищал:

– Папа.

Робин бросился бежать.

– В чем дело? – донесся до него уже на лестнице голос миссис Ловелл. – Что ты сказал, Дик?

Сын профессора Ловелла что-то пролепетал в ответ, но Робин уже быстро бежал вниз и не услышал.

– Проклятье, – сказал Рами. – Я и не знал, что у профессора Ловелла есть семья.

– Я же тебе говорил, у него поместье в Йоркшире!

– Я решил, что ты все выдумал, – признался Рами. – Я никогда не видел, чтобы он куда-нибудь уезжал. Он… не выглядел как семейный человек. Как он умудрялся пробыть дома достаточно долго, чтобы зачать детей?

– Суть в том, что семья существует и встревожена. Он явно пропустил платеж на поместье. И теперь Плейфер знает – что-то пошло не так.

– А если заплатим мы? – предложила Виктуар. – Подделаем его почерк и пошлем деньги. Сколько требуется для содержания поместья в месяц?

– Если членов семьи всего трое? – Летти ненадолго задумалась. – Около десяти фунтов.

Виктуар покраснела. Рами вздохнул и потер виски. Робин плеснул себе бренди.

В тот вечер всех охватило уныние. Помимо пачки писем из кабинета профессора Ловелла, день ничего не принес. Общество Гермеса по-прежнему молчало. За подоконником Робина не появилось никакой записки. Виктуар и Рами побывали на указанных Энтони местах – у вынимающегося кирпича за собором церкви Христа, у потаенной скамейки в ботаническом саду, у перевернутого ялика в излучине Черуэлла, – но не нашли никаких признаков, что там кто-то недавно побывал. Они даже почти целый час гуляли перед «Крученым корнем» в надежде, что их заметит Гриффин, но привлекли только пристальные взгляды завсегдатаев.

Однако и ничего катастрофического тоже не произошло – ни к кому не вломилась оксфордская полиция. Летти снова начала задыхаться за обедом в буфете, но Виктуар хлопнула ее по спине, сделав вид, что Летти просто подавилась виноградиной. Робин со злостью подумал, что поведение Летти, увы, подтверждает мнение о том, что женщины – нервные истерички с куриными мозгами.

Пока им ничего не грозило. И все же они не могли отделаться от чувства, что время поджимает – у многих людей начнут возникать подозрения, и везение не будет длиться вечно. Но куда еще им податься? Если они сбегут, то общество Гермеса их не найдет. Они застряли в ловушке обязательств.

– Ох, – выдохнул Рами, перебирая письма из своего почтового ящика, чтобы отделить бесполезные буклеты от важных сообщений. – Я кое-что забыл.

– Что? – спросила Летти.

– Прием на факультете. – Рами помахал толстой кремовой карточкой с приглашением. – Проклятая факультетская вечеринка уже в эту пятницу.

– Разумеется, мы не пойдем, – сказал Робин.

– Мы не можем не пойти, – возразил Рами. – Это же прием на факультете.

Каждый год перед началом второго триместра Королевский институт перевода устраивал вечеринку в саду на территории Университетского колледжа для преподавателей, студентов и аспирантов. Четверо друзей побывали уже на трех. Это были долгие, ничем не примечательные мероприятия; как и на всех оксфордских приемах, еда была так себе, а речи длинными. Робин не мог понять, почему Рами придает этому такое значение.

– И что с того? – спросила Виктуар.

– А то, что идут все. Это обязательно, – ответил Рами. – Теперь все уже знают, что мы вернулись, ведь утром мы наткнулись на профессора Крафт перед камерой Рэдклиффа и многие видели Летти в буфете. Нам придется туда пойти.

Робин не мог представить ничего более ужасающего, чем есть закуски в обществе всех преподавателей и студентов Вавилона.

– Ты свихнулся? – возмутилась Виктуар. – Эти приемы длятся бесконечно, мы не выдержим.

– Это всего лишь вечеринка, – сказал Рами.

– Три перемены блюд? Вино? Речи? Летти едва держится, а ты хочешь поставить ее перед Крафт и Плейфером, чтобы она рассказывала им, как замечательно проводила время в Кантоне в эти три месяца?

– Я справлюсь, – пролепетала Летти, никого не убедив.

– Если мы не придем, возникнут вопросы…

– А если Летти вырвет прямо на стол, вопросов не возникнет?

– Она может притвориться, что отравилась едой, – заявил Рами. – Можно сказать, что все утро ее подташнивало, это объяснит, почему она такая бледная и потеет и почему у нее был припадок в буфете. Но что может быть подозрительнее, чем наше отсутствие на приеме?

Робин посмотрел на Виктуар в надежде, что у нее найдутся контраргументы. Но Виктуар смотрела на него с теми же ожиданиями.

– Если мы сумеем не выглядеть совершенно обезумевшими, – твердо сказал Рами, – то получим еще один день. Или два. Вот в чем дело. Больше времени. Только это имеет значение.

Пятница выдалась не по сезону жаркой. Началось все с типичной для января утренней прохлады, но к середине дня солнце пробилось сквозь облачный покров и засияло в полную силу. Все они переоценили холод, когда одевались, но, оказавшись во дворе, уже не могли снять шерстяное нижнее белье, а значит, пришлось потеть.

В том году вечеринка в саду была самой экстравагантной из всех, которые когда-либо устраивал Вавилон. Факультет купался в деньгах после визита в университет русского князя Александра в мае предыдущего года; остроумие и мастерство принявших князя переводчиков произвели на него такое впечатление, что он пожертвовал Вавилону тысячу фунтов стерлингов на любые нужды. Профессора тратили эти средства щедро, но непродуманно. В центре двора бодро играл струнный квартет, хотя все обходили его стороной, потому что из-за шума невозможно было разговаривать. По лужайке бродили полдюжины павлинов, которых, по слухам, привезли из Лондонского зоопарка, и клевали всех, кто одет в яркие цвета. По центру лужайки под шатром стояли три длинных стола с едой и напитками. Предлагались сэндвичи, пирожки, пестрая смесь шоколадных конфет и мороженое семи разных вкусов.

Студенты и преподаватели Вавилона толпились вокруг быстро нагревающихся бокалов с вином, болтая о всяких пустяках. Как и на всех прочих факультетах Оксфорда, в Институте перевода процветали внутреннее соперничество и ревность по поводу финансирования и назначений. Проблема усугублялась тем, что каждый переводчик считал свой язык более богатым, более поэтичным, более литературным и более пригодным для серебра, чем другие.

Вавилонские предрассудки были странными и запутанными. Романские языки считались более престижными на литературной кафедре [94], хотя арабский и китайский высоко ценились в силу того, что сильно отличались от всех других, в то время как языки, более близкие к английскому, такие как гэльский и валлийский, не вызывали почти никакого уважения. Поэтому даже пустяковые беседы становились опасными; очень легко было обидеть собеседника, выказав слишком много или слишком мало энтузиазма по поводу его исследований.

Среди гостей расхаживал преподобный Фредерик Чарльз Пламтр, декан факультета, и совершенно очевидно, каждому предстояло пожать ему руку, притвориться, будто они верят, что он их помнит, хотя он явно понятия не имел, как их зовут, и выдержать до боли банальный разговор о том, откуда они родом и что изучают, прежде чем он пойдет дальше.