пресеклось, однако почти сразу выровнялось снова.
– Попробуй, красавица, – шутливо откликнулся он, чуть склоняя голову к плечу – и развёл руки в стороны, точно собираясь обнять.
…дирижабль словно завис в безвременье; за прозрачным стеклом была редеющая ночная тьма, туман в долинах и едва-едва занимающийся рассвет, робко подсвечивающий фигуру сбоку.
«Я учёная-киморт, – напомнила самой себе Фог сурово, прикусив губу. – А не бездумная влюблённая дева». Потом, скрепя сердце, признала, что одно другому не мешает; волнение постепенно отступило, а морт вокруг начала сгущаться, обостряя восприимчивость.
Кончики пальцев зудели.
Окутав ладони облаком столь плотным, что воздух едва не начал потрескивать, Фогарта обошла Сидше по кругу, примериваясь и привыкая, а затем протянула руки к его голове – почти касаясь, но всё же не касаясь. Морт уплотнилась ещё сильнее, и он прерывисто выдохнул, прикрывая глаза.
«Неужели чувствует что-то?» – промелькнула тревожная мысль.
Отбросив ненужные сомнения, Фог наполнила морт стремлением – и бережно, почти нежно погрузила в чужое тело. Помедлила немного, привыкая к ощущениям, из озорства очертила трепещущие веки невесомым прикосновением – как дыхание, как лепестки чийны – и двинулась вниз. Неспешно; вдумчиво; отмечая старые раны, которые никогда не заживают до конца, давние увечья…
«У него плечи слишком напряжены, как камень, нехорошо. Болеть потом будет».
Тело говорит там, где сам человек хотел бы промолчать, выдаёт все тайны, доходчиво излагает на языке сросшихся переломов, застарелых шрамов и едва заметных отметин.
«…а ещё он слишком много пьёт бодрящих отваров и пренебрегает сном».
Сидше ломали столько раз и так жестоко, что теперь он напоминал мозаику; его часто лечили киморты, но не всегда умело – а порой и нарочито небрежно, что тоже оставляло отпечаток. Кровь, и кости, и сама плоть – всё в нём настолько чутко откликалось на морт, что иногда Фог казалось, будто перед ней не живой человек, а совершенный инструмент или заготовка, которая только и ждёт, когда её наполнят силой.
– Ах-ха… – вырвалось у Сидше вдруг тихое восклицание, больше похожее на вздох.
Он быстро совладал с собой, и лицо у него стало безмятежным, а плечи немного расслабились наконец. Но Фогарта всё равно замечала – не могла не замечать! – бисеринки пота на висках, повлажневшую кожу, сейчас пышущую жаром, и неровные пятна румянца на скулах.
«Ему ведь не больно? – растерянно подумала она, смещая облако морт ещё ниже, к поджарому животу и дальше. И поняла мгновенно; и смутилась донельзя. – Ой. Нет, не больно».
…Дуэса, по счастью, действовала небрежно – и не успела натворить ничего непоправимого. Но лечение требовало времени, которым они сейчас не располагали, и, пожалуй, знаний. Но знания могли дать в цехе, так что Фогарту это не смущало – зато смущало кое-что другое.
– Ты ведь ощущаешь морт, – не то спросила, не то предположила она.
Сидше быстро глянул на неё из-под ресниц, но не тронулся с места, точно опасался двинуться лишний раз.
– Да. Как тепло или холод. Иногда как туман или перо, скользящее по коже.
Фог вспомнила с необыкновенной ясностью, где и как сейчас касалась его морт, и ей стало разом жарко – и появилось вдруг странное чувство, будто она сейчас заявила на него, на Сидше, свои права.
– Тебя можно излечить! – выпалила она скороговоркой, отступая на полшага, и сцепила руки за спиной в замок. – Это будет даже не очень сложно, просто нужно выбрать свободный день и, наверное, спросить совета у кого-то сведущего в лекарских делах. Учитель бы, думаю, мог помочь, если б вспомнил… Словом, ты реши, хочешь ли излечиться или нет, а я всё сделаю, как скажешь!
– Как я скажу? – Сидше чуть выгнул брови.
– Не стану же я тебя лечить насильно, – смущённо ответила Фог, утыкаясь взглядом в пол, там, где мыски её разношенных серых сапожек были аккурат напротив бархатистых чёрных туфель Сидше, изящно облегающих ступню. – Захочешь ли ты быть отцом или нет – только тебе решать. И той женщине ещё, которую ты выберешь, – добавила она очень тихо.
– Этому тебя тоже учитель научил?
– Ну… да? – ответила она осторожно. – Если добро нести не спросясь, то можно причинить много бед. А разве не так?
– Фог.
– Да?
– Посмотри на меня.
Она послушно задрала подбородок – и едва успела ощутить-распробовать короткий, лёгкий поцелуй на губах прежде, чем Сидше отпрянул и со вздохом отступил в сторону, вплотную к смотровому стеклу.
– Я передумал, не смотри, – произнёс он негромко. – Мне хотелось бы сказать теперь сейчас: да, излечи меня; оставайся со мной, ясноокая дева, даже когда никто не останется… Но я не могу. Ты говорила, что опасаешься столкнуться с Дуэсой лицом к лицу? Так вот, я тоже боюсь. Я повстречал её ещё мальчишкой; я знаю её долгих двадцать четыре года. Она столько раз на части меня разбивала, а затем собирала вновь, что мне кажется – исчезни она, и я исчезну следом. И даже сейчас я хотел бы очутиться с ней лицом к лицу и спросить… сам не знаю что.
Фог переступила с ноги на ногу, стараясь не сопеть обиженно, как дитя.
– Ты любил её? – спросила она.
– Да, очень, – спокойно признал Сидше. Или не спокойно: дыхание у него по-прежнему оставалось неровным. – Даже после того как она меня превратила в калеку.
«А после того как продала в рабство?» – хотела спросить Фог, но вместо этого у неё вырвалось:
– Она красивее меня.
– Нет, не красивее, – ответил Сидше. И прижал к стеклу ладонь. – Дело не в этом. Посмотри вокруг: весь этот мир – вершины и пропасти, всё в непроглядной тьме. Я люблю тебя; и люблю наблюдать за тем, как разгорается рассвет и уходит ночь, но мне кажется, что я должен уйти вместе с ней. А ты…
Фог слушала его – с нарастающим гневом и не пониманием; не на него сердилась, конечно, а на что – сама не знала. На судьбу? На Дуэсу? На собственную недогадливость и слепоту? А затем перебила его просто, приказав:
– Помолчи. И закрой глаза. И не открывай, пока не скажу.
Ей было немого страшно пробовать новый фокус; нет, она знала, как устроены человеческие глаза и в чём они подобны линзам окулюса, да и с морт научилась обращаться куда как лучше с тех пор, как сбежала из дома… Но всё равно не верила до конца, что получится.
– А теперь смотри.
…уже по тому, как расширились у Сидше зрачки, она поняла: получилось.
Горы и долины внизу вовсе не были чёрными и мрачными. Их пронизывала морт, живая, сияющая; потоки и ручьи, текущие
