2.2 Дитя
Сиды отбыли на следующий день.
— Я приеду за своим ребенком ровно через год, — пообещал Ноденс, беря под узды белогривого коня.
Николас молча кивнул, и не успела осесть дорожная пыль после отъезда дорогих гостей, как приказал продолжить пир. Однако сам он былого веселья не испытывал. Давина тоже сидела тиха и молчалива. Взгляд ее блуждал, а улыбка, словно прибой на песчаном берегу, то набегала на лицо, то стыдливо пряталась. Король, глядя на горячо любимую жену, рвал свое сердце. Незнакомое чувство вины оседало на губах и даже терпкий эль не мог смыть эту горечь. Следующей ночью супруг старался быть нежным, словно в руках у него трепетала водяная лилия, а не женщина из плоти и крови. Но, засыпая, он услышал, как Давина напевает сидскую мелодию, что прошлой ночью ручьем лилась по спящему замку. Николас словно кипятком ошпаренный отпрянул от супруги и, хлопнув дверью, ушел в свои покои. С тех пор в спальне королевы он больше не появлялся.
Давина сидела за высоким за столом, присутствовала на церемониях, но все чаще ее видели гуляющей в саду.
В канун белтайна над королевским замком вспыхнул одинокий залп красного фейерверка — у королевской четы родилась дочь.
— Я называю ее Эйнслин, — произнесла мать, впервые взяв малышку.
— Но это же сидское имя! — Всплеснула руками кормилица.
— Все верно. Моему предку туат де Дананн дали вечную молодость и гальдр — магию вис. А моему супругу помогли вернуть престол. К тому же, думаю, имя мне это нашептали феи, что живут в нашем саду.
— Его величеству это не понравится, — пробормотала кормилица, украдкой сжимая железную пуговицу.
— Так или иначе, нарекает ребенка мать. И я это уже сделала.
Кормилица доложила обо всем королю, но тот лишь отмахнулся, даже не пожелав взглянуть на дочь.
«Наследника, небось, ждал, а девка родилась, и расстроился, поди», — решила женщина.
Николас же, напротив, был счастлив узнать, что жена его наконец освободилась от бремени. Да и то, что отдавать сидам придется дочь, а не сына, радовало вдвойне. Ее все равно рано или поздно замуж пристраивать, а так хоть на приданое тратиться не придется. Королева же вскоре окрепнет и сможет зачать законного наследника. Выходит, все кругом складывается как нельзя лучше. В холмах царствует союзник, надежнее любого родственника, в землях устанавливается порядок, а соседи присмирели.
Одного не учел король в своих думах — материнской любви. Она глуха к давним клятвам и монаршим сделкам.
Еще не занялись осенним пожаром деревья, как сиды вернулись в Бренмар. Пышным пиром встретили дорогих гостей король с королевой. Три дня лился эль и звучала музыка, три дня сотрясался пол от плясок. И вот, когда праздник подошел к концу, хозяин Холмов поднял свой кубок и произнес:
— Благодарю, друг мой и супруга друга моего, за теплый прием. Теперь я хочу, чтобы ты, Николас из каменного леса, исполнил клятву, что дал мне тринадцать лет назад и подтвердил прошлым летом. Отдай мне королевского первенца.
— О чем он говорит? — В полной тишине пиршественного зала удивленный голос Давины прозвучал особенно громко.
— Ваш супруг, госпожа, заключил магическую сделку, платой за которую является королевское дитя, — бесстрастно ответил Лесной царь.
— Ты обещал нашего ребенка сидам? — королева посмотрела на супруга так, словно впервые увидела.
— Давина, — едва слышно прошипел лэрд Умайл, — не позорь мужа, принеси дитя.
Николас кивнул, подтверждая законность требований сида.
Как в тумане поднялась королева со своего кресла, гордо, с прямой спиной прошла до конца зала и скрылась за высокими дубовыми дверями. Но только десятки глаз перестали жечь спину, обняла себя руками, прислонившись лбом к холодному камню. Перед глазами мерцали ночные светлячки, а в ушах звучала до боли знакомая мелодия. Вдруг, перекрывая все звуки и мысли, раздался детский плач. Давина дернулась и не замечая ничего кругом, кинулась на звук.
В замковой кухне крича и натыкаясь друг на друга в белесом тумане хлопотало десятка два людей. Зычно ругался повар, запах горелого лука терзал обоняние. А в углу у стены, за засаленной занавеской, надрывалось дитя.
— Чей это ребенок? — негромко спросила королева, но ее заметили. Замерли в секундном замешательстве кланяться или прочь бежать.
— Я спрашиваю: чей это ребенок?
— Мой, госпожа, — от кадки с грязной посудой отделилась девчушка лет пятнадцати и рухнула в ноги, — Простите, я его сейчас снесу куда подальше, чтоб он вас не тревожил.
— Нет, — Давина моментально приняла решение, — лучше отдай его мне, а взамен я подарю тебе свою застежку от платья в форме трилистника. Идет?
Девчушка, раскрыв рот, взглянула на золотую фибулу в своих руках и часто-часто закивала. Королева подхватила кричащего ребенка и понесла его в пиршественный зал.
— Это не королевское дитя, — прошелестел Ноденс с Холмов, лишь взглянув на визжащий сверток.
— Нет, это моя дочь, — упрямо вздернув подбородок, произнесла королева.
— Сомневаюсь, ваше величество, что у королевского ребенка будут застиранные холстяные пеленки, — сид говорил мягко, спокойно. Но от этой спокойной снисходительности у Давины мороз прошел по коже. Королева сжала кулаки так, что ногти вонзились в тонкую кожу.
— Госпожа, — позвал Ноденс, — Вы принесете мне свое дитя или лучше послать кого-нибудь другого?
— Я принесу.
Злость и отчаяние придали сил, и она влетела в свои покои подобно северному ветру.
«Я принесу. Конечно, отдам своего ребенка, исполню чужую волю, но нигде в договоре не сказано, что ребенок этот должен быть жив!» — Королева подхватила подушку и крадучись пошла в детскую.
Кормилица едва не лишилась дара речи, когда увидела свою госпожу, растрепанную, с расстегнутым воротом, с подушкой в руках и совершенно безумным взглядом.
— Что вы делаете, ваше величество?
— Отдаю долги своего мужа, посторонись, Грир!
Но женщина и не думала отходить от колыбели.
— Ваше величество, опомнитесь! Нет таких долгов, по которым расплата — детская кровь!
— Нет, говоришь? Как же. Оказывается, есть! Мой муж за победу в междоусобице пообещал сидам нашего ребенка!
— Но так не бывает… — начала было кормилица и осеклась, сраженная догадкой. Помолчала, приходя в себя, и уже спокойно предложила:
— Так, может, подменыша дать, вон у птичницы очередное дите родилось. Одиннадцатый рот в семье, глядишь, и согласится поменять на серьги или кольцо.
— У меня есть матушкино кольцо, но толку-то, — королева медленно опустилась на пол, — я уже приносила чужого ребенка, так догадались по пеленкам, что он не королевский.
— Так мы этого отмоем да в лон[1] и камлот[2] завернем. Чай не прознают… а коли нет, то судьба, значит, такая у дочери твоей, к сидам в холмы отправится.
Королева сняла кольцо с алым рубином и протянула кормилице.
— Иди, а я прикажу воды нагреть.
Через четверть часа ребенок птичницы был вымыт, натерт лавандовой водой и туго запеленат. Давина взяла дитя на руки и пошла в пиршественный зал.
Гости, по счастью, разошлись и за высоким столом сидели только трое скучающих мужчин.
— Вы принесли ребенка, леди Давина? — Король Николас был подчеркнуто официален, его злило то, как все сложилось. Гадкий сид, не мог дождаться вечера, чтобы озвучить свое право. Да и ребенка можно было бы без шума поменять на мертвого, много ли их доживает до первого года. Погоревала бы супруга, поплакала, да нового родила. Нет же, устроил целое представление гостям на радость. Хотя, с другой стороны, пусть видят и помнят, что их правитель ни перед чем не остановится ради заветной цели.
— Да, — королева, не скрывая ужаса, протянула дитя сиду. Ноденс взял сверток, приоткрыл полог и покачал головой.
— Увы, леди. Но и это не ваш ребенок.
— Это моя дочь и другой у меня нет! — голос Давины дрожал, а саму ее бил озноб.
