Но, с другой стороны, без Гунналуга было бы гораздо сложнее во всем, начиная с выяснения семейных отношений и кончая борьбой за титул правителя. Тем не менее и без Гунналуга обойтись было бы возможно, если собрать все силы, что есть в наличии, если не пожалеть денег и потратиться, чтобы нанять дополнительное войско из незнающих законов человеческих и всех прочих прибрежных жителей восходной и полуночной сторон. С такой силой можно было бы и на мнение бондов внимания не обращать, и попросту уничтожить всех претендентов на титул. Но… Но в этом случае претенденты могут собраться вместе, и даже под предводительством того же мальчишки Ансгара, сына Кьотви, если он вернется с мечом, уничтожить и самого Торольфа, и Снорри Великана. Да и неизвестно еще, чью сторону в этом вопросе занял бы Снорри… Конечно, одним своим присутствием на выборах, если не будет никуда высовываться, Снорри со своим войском оказал бы Торольфу большую поддержку. Люди всегда считают, что сын должен вставать на сторону отца. Но они не знают, видимо, что и такие сыновья бывают, как Снорри, которые все, начиная с жизни, готовы у отца отобрать.
Коротко поговорив с кормчим о погоде, Торольф отошел. Но, даже оказавшись на привычном для ярла месте – на носу драккара, над собственным носовым закутком, точно таким же, как кормовой закуток колдуна, он искоса продолжал наблюдать за кормой, чтобы найти еще одно подтверждение могущества Гунналуга или же, как ярл тоже в душе подозревал, его умения обманывать. И подтверждение не пришло, а прилетело. Большая серая чайка с темно-синими крыльями сначала села на мачту, осмотрелась, потом плавно, подруливая против ветра едва заметными движениями оперения, сделала полукруг над драккаром и с криком спикировала под полог к колдуну. Полог сразу опустился, а из-за него раздался интенсивный и продолжительный, на фразы похожий птичий гомон. Минуты не прошло, и Гунналуг полог открыл, как подумалось Одноглазому, выпуская птицу на волю. Но птица не вылетела, только сам колдун высунулся и пальцем поманил ярла, как манят на улице мальчишку-попрошайку. И, несмотря на всю унизительность этого жеста, осознавая эту унизительность и страдая от этого осознания, Торольф пошел под корму, как только что летела туда чайка. Пошел со страхом и, как сам понял, с ненавистью к зовущему из-за этого самого страха. Но чайки за пологом не оказалось, и вообще можно было бы предположить, что прилет птицы померещился, если бы не несколько птичьих перьев, упавших на медвежью шкуру.
– А где?.. – начал было Торольф, единственным своим глазом стараясь заглянуть колдуну за спину. – Птица…
– Она свое дело сделала, – спокойно сказал Гунналуг. – Я ее развоплотил… Это не живая птица – она рукотворная, но не может существовать долго без подкачки человеческой крови. Моей крови. Я своим птицам свою кровь вливаю, и потому они являются частью меня, меня понимают и часто издали говорят то, что мне нужно узнать. Я вижу то есть то, что они видят. Но таких, кому нужна подкачка крови, я сотворяю только для определенного дела. Из рукотворных лишь вороны живут долго, но тоже вдвое меньше обычных воронов.
Он провел рукой над перьями, оставшимися от птицы, и перья тоже растаяли, словно их там никогда не было. И это опять болезненно ударило по воображению Одноглазого, словно развоплотили его, словно его самого превратили в прах и тлен. И даже не в прах и тлен, а в ничто, превратили в воздух, который даже к костру Вальгаллы попасть не сможет. И при этом он понимал, что так может произойти и в действительности, если он когда-то вздумает пойти своим путем, и окажется, что Гунналугу следует двигаться совсем в другую, может быть, даже в противоположную сторону, и если не смогут помочь посланные лучники. И сам колдун, видел Одноглазый ярл, понимает все, что с Торольфом происходит, понимает и наслаждается этим, этим питается, как питается страхом гребцов. Может быть, даже про лучников догадывается.
– Гонец принес нам нехорошую весть, ярл… – между тем сообщил колдун.
– Ансгар…
– Нет, тот гонец прибудет позже. Этот летал по нашему пути, чтобы сказать, где потерялся твой сын, потому что я не смог ему тоже, как и нам, сократить два дня. Я просто не нашел на реке его драккаров, потому что нить к Снорри была порванной.
– И что? Что сказал гонец?
Торольф, казалось, спросил с радостной надеждой. И колдун, разумеется, не мог не заметить этой надежды Одноглазого. Только ему показалось, что надежды эти связаны с ожиданием плохого. Торольф желал плохого.
– Извини, я опечалю тебя. Твой сын убит. Мой гонец наблюдал поединок, в котором сотник русов убил Великана ударом ножа в глаз. У вас с сыном, останься он жив, было бы теперь два глаза на двоих, но нож вошел слишком глубоко. Снорри умер сразу…
– Пусть О́дин встретит его так, как мой сын был того достоин, – чуть не с торжеством произнес Торольф, и даже непрошенная слеза то ли радости, то ли горя соскользнула на загорелую дочерна щеку из единственного его глаза.
– Пусть будет ярким его костер в Вальгалле… – в тон ярлу сказал колдун, понимая, что они с ярлом играют в одну игру и лицемерят друг перед другом.
– А его воины? – сразу же спросил Торольф, не желая забывать о главном. – С ним было полторы сотни. Они догонят нас?
– Они все погибли.
Этот удар был для ярла более огорчительным, и лицо Торольфа никак не смогло скрыть разочарования. Полторы сотни воинов пришлись бы ему перед выборами весьма кстати.
– Там была сотня Снорри из норвегов и свеев. И моя полусотня. Кто же победил их, колдун? Ты же говорил, там только сотня местных воинов… Даже не воинов, а охотников и бродяг, потому что настоящих воинов мы застали в остроге врасплох и всех перебили.
Ответ прозвучал настолько удивительно, что ярл потерял дар речи:
– Там никого больше и не нашлось. Но почти всех перебили десять лучников русов. И только остатки, вместе с твоим сыном, были добиты остальными. Десять лучников… Тебе бы хватило такого десятка, чтобы стать конунгом и без меня.
Колдун рассказывал какие-то сказки, которым ярл Торольф, естественно, не верил. Эти сказки можно детям на ночь рассказывать, но только не человеку, в тринадцать лет впервые взявшему в руки меч и убившему взрослого воина. С тринадцати лет Торольф воюет, и ни одного года не прошло, чтобы он не отправлялся в поход или в набег. И отлично знает, что невозможно десятку лучников уничтожить полторы сотни воинов. Конечно, встречались и ему среди русов и вообще среди славян даже отдаленных от восходных земель какие-то особые лучники, которые стреляли необыкновенно далеко и особенно точно. Это Одноглазый хорошо знал. Но такие лучники были, насколько он помнил, редкостью, и вообще, славяне больше пугали чужестранцев своими лучниками, чем показывали их. Конечно, со славянами Торольф воевал мало, он большую часть своих походов совершал в сторону Европы, где было много богатых поселений, которые грабить было не так трудно, как скрытые лесом славянские города. Да и добыча там была более значимой, а именно добыча в выборе похода всегда определяет направление, в котором движется войско. И Торольф отправлялся только туда, где добыча была наверняка не бедной.
И в своих набегах ярл накопил богатый военный опыт. Потому и не верил колдуну. Хотя, скорее, не следовало верить птице, которая нагородила чепухи. Не могут десять лучников перебить полторы сотни воинов. После первых же стрел воины просто прикроются щитами и пойдут в атаку, и сомнут лучников. Что-то произошло не так, как рассказывает Гунналуг. И что-то не так, возможно, произошло и со Снорри. И не стоит надеяться на его смерть, о которой так уверенно говорит колдун. Если есть ложь в части сказанного, невольно сомневаешься и во всем остальном.
Тем не менее в смерть сына Торольфу верить хотелось…
* * *
Ночное время еще не пришло, но все море вокруг лодок уже укутало непроглядной грязной и рваной темнотой, шумливой и неспокойной, грозящей издали перекатистым, грозно рыкающим шумом. Драккары шли один за другим, легко разрезая высокую волну и, казалось, не замечали непогоды, которая грозила вскоре перерасти в настоящий шторм.
По-прежнему над каждым из драккаров летали целые тучи чаек, многие из которых садились на мачты, реи и борта, и даже на отдыхающие в такую погоду весла. Чайки гомонили громко, предвещая ухудшение погоды, но тем неожиданнее в открытом море прозвучало карканье ворона, птицы вообще-то совершенно не морской, встречающейся на побережье повсеместно, но мало способной к длительным безостановочным перелетам от одного морского берега к другому. А от драккаров до ближайшей земли было уже по любым меркам далековато. И потому ярл Торольф Одноглазый ни на мгновение не усомнился, к кому прилетел этот ворон и какие он имеет клюв и когти. Так и оказалось – на корме отодвинулся полог, на скамьи гребцов упала полоса красного света, и полоса эта на мгновение пересеклась телом крупной птицы. И тут же полог опустился, а громкое карканье, перекрывающее даже неумолчный шум набегающих волн и свист ветра в вантах, раздалось уже из-за полога. В это трудно было поверить, но, судя по всему, ворон что-то рассказывал Гунналугу. Иначе чем речью такое карканье назвать было нельзя, потому что обычно карканье бывает одиночным, а здесь раздавались целые длинные фразы. И это должна была прийти весть о том, что случилось на реке Ловати, где боевой драккар Дома Синего Ворона намеревался остановить средний и мало приспособленный к сражению драккар наглого полугрека ярла Фраварада, не желающего считаться с реальной расстановкой сил в Норвегии.
