Я ошеломленно глядела на нее, не в силах вымолвить ни слова. Рука начала подрагивать, закружилась голова, к глазам подступили слезы горечи. В душе плескалось что-то чёрное и ледяное, отхватывало себе все больше и больше, поглощало. Я сбросила ее руку, отшатнулась и прошептала сквозь слезы:
– Как ты можешь? Это неправда…
Уже спокойнее и тише, но с непоколебимой, угрюмой уверенностью матушка отрезала:
– Сама знаешь, что правда.
Несколько мгновений она глядела на меня безжалостно и холодно, потом вдруг пошатнулась, едва успела схватиться за край стола. Я потянулась к ней, приобняла за плечи и почувствовала, как она оперлась на меня всем весом. Матушка тяжело дышала, с присвистом, а в груди что-то клокотало и хрипы рвались наружу.
Мои слезы обиды моментально иссякли.
– Давай отведу тебя на полок, – пробормотала я сквозь редкие всхлипы, и мы медленно побрели к постели. – А потом заварю болотник…
– Нет! Нельзя в Чернолес!
– Тогда… хвощ, девясил и душицу.
– Дай ты мне помереть спокойно, – слабо простонала матушка. – Все лучше, чем глядеть, как дочка свою жизнь губит.
– Не говори так…
Я усадила ее на полок, помогла устроиться и опустилась на пол у изголовья. Матушка сжала мою руку сухой ладонью с тонкими пальцами, на этот раз слабо, совсем по-другому. Тихо, с отчаянием и мольбой в голосе обратилась:
– Прошу тебя, не ходи в село, не делай глупостей. Не вынесу я… не вынесу смерти второй дочери. Люди злые, не поверят твоим словам. И никому ты не поможешь, только хуже сделаешь. Прошу тебя, Огнеслава, хоть раз мать послушай! Ну неужели мало я для тебя сделала? А ты так со мной…
Голос на последних словах стал совсем тонким, она всхлипнула, а я опустила глаза к полу. Погладила ее по руке и поднялась.
– Хорошо. Будь по-твоему. Схожу за травами и сделаю тебе отвар. Хотя бы в этом не отказывай.
Собственный голос показался мне чужим. Такой глухой и пустой. Смиренный. Я отвернулась, не поднимая больше взгляда на матушку, и вышла. Не могла видеть ее слезы. Не хотела, чтобы она видела мои.
Ноги сами принесли к краю Чернолеса. Я замерла по-прежнему глядя под ноги. Не решилась бы зайти в лес после всего, что услышала. Но хотя бы просто постоять рядом с единственным местом, где мне было хорошо. Так близко, но все же недостаточно.
В голове было пусто, и только настойчивый голос повторял снова и снова: ты никому не поможешь, не волховка и не травница, возомнила себя лучше других, погубила сестру. Горечь и обида заполняли сердце. А ещё страх. Страх, что матушка права.
Из леса веяло холодом. Ветер подхватил выбившиеся из косы пряди, подсушил влажные дорожки на щеках. Я подняла взгляд в надежде… в глупой надежде, которая, конечно же, не оправдается, как и все мои такие же глупые, ребяческие, себялюбивые надежды. Пора уже повзрослеть, Огниша.
В примятой ветром траве у кромки леса прямо напротив меня лежали ветки болотника.
Взгляд тут же вцепился в полутьму густого древнего леса, сердце забилось в радостном предвкушении.
– Лихо, – прошептала я в каком-то необъяснимом порыве. – Слышишь меня?
Но пусто было в лесу. Никто не стоял в тени деревьев, не сверкали жёлтые огни, и не слышалось шёпота. Очередная глупая надежда, которой не суждено сбыться.
– Как бы хотелось увидеть тебя… – ещё тише, одними губами прошептала я. – Лихо. Как вынести все это в одиночку?
Так же, как и всегда, мысленно ответила сама себе, потому что из леса не донеслось ни шороха. Что ещё остаётся.
Я постояла немного перед Чернолесом, потом подхватила болотник и побрела к дому.
Глава 19. Гори, гори ясно
Страхи и сомнения роились внутри. Я готова была сдаться и признать правоту матушки. Стать, наконец, послушной дочерью, такой, какой она всегда хотела меня видеть.
Однако мысли о происходящем в селе не давали усидеть на месте. Полдня я бродила по дому и двору в напряжении, прислушиваясь к далёким разговорам и ругани, то и дело вспыхивающей на другом краю поселения. Кажется, до расправы пока не дошло, но неизвестность выматывала, наполняла голову ужасными картинами.
В конце концов я приняла решение. Пообещала мысленно: это в последний раз. Дождалась, пока матушка уснет после настоя болотника и успокаивающих отваров, и отправилась к центру села разузнать, что же произошло ночью.
Напряжение чувствовалось в самом воздухе, в каждом встречном человеке. Их мрачные взгляды явно говорили: что-то вот-вот произойдет. Неизбежное, неопределенное, значимое. Оно давно назревало, и теперь наконец его время пришло.
У избы старейшины толпились люди. Они стояли группами, переговаривались о чем-то неслышно, кидали по сторонам решительные взгляды. У некоторых мужчин за поясами висели топоры или охотничьи ножи. Женщины в основном сидели на скамьях у ближайших к дому старейшины избушек. Все чего-то ждали.
Я приметила на одном из дворов Нежану в компании матери и других женщин с детьми. Остановилась у изгороди и подозвала ее жестом руки.
– Давненько тебя не видела, – заметила подруга, послав мне быструю приветственную улыбку. Она облокотилась о жерди рядом со мной, но по другую сторону изгороди.
– Да, матушке снова нездоровится. Я слышала крики с утра. Чего все так переполошились?
– Ну так – колдовство! Сегодня же была первая грозовая ночь с тех пор, как Томиру в яме закрыли. В тот раз ничего не произошло, помнишь? Но старейшина не стал никого слушать и за доказательство это считать. Отпустил ведьму. Сегодня ночью умерла жена бондаря – так же внезапно и ни с чего, как Зоряна. Была здорова вечером, заснула – и все. А ещё дочка одного из плотников слегла с лихорадкой. В стаде у Третьяка мертвую козу нашли, с укусом на шее и почти без крови. Все прямо как в тот раз. Так-то!
– И люди сразу на Томиру подумали?
– На кого ж ещё! Говорят, кто-то из них мог подпалить избу, вот она и мстит. Собрались утром, когда вести по селу разлетелись. Хотели ее снова судить, да старейшина не позволил. Даже под стражу ее не взял, представляешь? Выставил у их хлева двоих крепких мужиков, чтобы люди сами за расправой не лезли, и сказал всем, что если кто им зло без суда причинит – повесит.
– А что здесь все эти люди делают?
Девушка указала на толпу мужчин, заполнивших двор старейшины.
– Вон те спорят с Доброгостом, а остальные просто ждут, чем дело кончится. – Нежана недобро усмехнулась. – Ещё немного и, чего доброго, старейшину нашего сместят, в сговоре с колдуньей обвинив. Хоть сейчас он артачится по неизвестной причине, но рано или поздно ему придется народу уступить.
Я оглядела собравшихся внимательнее. Мрачное небо, со вчерашнего затянутое тучами, не пропускало света, и все вокруг казалось серым. Ещё и вороны кричали где-то в лесах, но не показывались пока, и их хриплое карканье добавляло тревоги и без того гнетущей атмосфере.
Что-то ещё было не так. Куда бы я ни посмотрела – краем глаза то тут, то там стала замечать темные силуэты навьих духов, что сновали по чужим дворам или таились в тенях. Так много духов собирается лишь в двух случаях: если грядет бедствие, или по колдовскому призыву.
Я с трудом сглотнула вязкую слюну, обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.
Что нужно духам? Они питаются чужими страхами? Шепчут на ухо, склоняя совершить непоправимое? Или, может, колдунья призвала их, чтобы защитится? Глядя на все это, душу снова стали терзать сомнения. Что если я ошиблась, и Томира действительно колдунья? Либо же кто-то другой, хитрый и злой, подстроил все так, чтобы непременно обвинили ее.
– Так что, ты с нами останешься?
– Хм?
Я растерянно взглянула на подругу. Нежана все это время о чем-то говорила, но я так увлеклась наблюдением за тенями, что совсем перестала ее слушать.
– Ну, поглядеть, чем закончится, – объяснила она. – Беляне родители запретили сегодня из дома выходить, и сами не показываются. А я бы такое ни за что не пропустила.
