Неукротимый епископ Лангрский настаивал на походе к Дорилею, дабы отомстить султану Махмуду за поражение, нанесенное крестоносцам. Однако сторонников у него было немного. Во-первых, пугало неисчислимое мусульманское войско, жаждущее христианской крови, а во-вторых, все населенные пункты, расположенные вблизи этой дороги, были разорены подчистую воинами Конрада Гогенштауфена, и французы на этом пути неизбежно бы столкнулись с нехваткой продовольствия. Об этом королю прямо сказал Филипп де Руси, приглашенный для совета. Армия французов насчитывала шестьдесят тысяч человек, плюс пятнадцать тысяч алеманов и великое множество паломников, которых никто не удосужился подсчитать. Епископ Теодовит, наученный горьким опытом, настоятельно советовал Людовику не углубляться в земли Иконийского султаната, а двигаться обходным путем, по западным и южным областям Малой Азии, где обилие византийских городов позволило бы армии и паломникам избежать голода и бесчисленных засад хитроумных сельджуков. И хотя Филипп де Руси предостерегал французских вождей, что путь этот труден, поскольку придется двигаться по горам, преодолевая бурные потоки, Людовик выбрал именно его. Алеманов, деморализованных поражением, поместили в средину войска, дабы защитить от возможных налетов сельджуков, что вызвало бурю насмешек со стороны французских шевалье. Впрочем, Конрад Гогенштауфен уже заявил, что его целью является византийский город Эфес, где он покинет своего брата французского короля, дабы залечить раны, полученные под Дорилеем. Путь на Эфес пролегал через Пергам и Смирну, а потому крестоносцы если и несли потери, на этом пути, то только по своей вине. Многие благородные шевалье уже успели издержаться за время похода и не считали бесчестьем, поживиться за счет мирных поселян. Которые, к слову, были подданными византийского басилевса. О нищих паломниках и говорить нечего, эти тянули все, что плохо лежало. Слухи о европейской саранче, пожирающей все живое в округе, мгновенно распространились по городкам и селам. Местное население собирало все свои пожитки и бежало в горы, дабы спастись от нашествия обнаглевших чужаков. Проблемы с продовольствием стали возникать не только у нищих паломников, но и у благородных господ, располагавших немалыми средствами. Теперь еду трудно было не только достать, но и купить. Граф Робер благодарил судьбу за то, что она свела его с людьми не только щедрыми, но и на редкость расторопными. Благородный Филипп и два его друга-скифа, Глеб де Гаст и Олекса Хабар, поставили королевского брата на довольствие и кормили его с завидной регулярностью. Судя по всему, денег у скифов хватало на прокорм не только благородного Робера, но и полусотни сержантов, рослых светловолосых молодцов, пользовавшихся большим успехом у французских прачек. Олекса Хабар, с которым Робер сошелся особенно близко, проявлял прямо таки чудеса изворотливости по части добывания хлеба насущного. Где и как он сумел договориться с византийцами, граф не имел ни малейшего представления, зато на всем пути от Смирны до Эфеса расторопного Хабара поджидали в укромных местах обозы с продовольствием и вином. Справедливости ради следует сказать, что скифы не оставляли вниманием дам и охотно делились с ними припасами, чем вызвали неудовольствие короля, посчитавшего их поведение излишне навязчивым. Он даже сделал замечание своему младшему брату, обвинив его в поведении недостойном славного рода Капетингов.
– Выходит, это я выгнал тебя из шатра словно приблудную собаку? – обиделся граф Першский. – И это я лишил тебя средств к существованию? Мне не на что купить кусок хлеба к обеду, а я вынужден выслушивать упреки от родного брата.
– На хлеб у тебя денег нет, – желчно проговорил Людовик, – зато ты нашел сто серебряных марок на новый пелисон, достойный коронованной особы.
– А, по-твоему, граф Робер Першский должен ходить в лохмотьях, когда его старший брат тратит огромные деньги бог знает на что.
– Я кормлю армию! – вскипел Людовик. – Я помогаю паломникам, умирающим от голода, а вы с благородной Элеонорой думаете только о себе.
– Тебя послушать, так дамы должны питаться протухшей солониной, которую ты поставляешь им на стол.
– Мы все несем лишения! В том числе и я, ваш король.
– Я преклоняюсь перед твоей самоотверженностью, благородный Людовик, но пока у скифов есть сыр, овощи и фрукты, они будут находить самый теплый прием у наших дам. Увы, дорогой брат, бывают в этой жизни ситуации, когда желудок выше престижа.
К удивлению короля, Робера поддержали графы Тьерри Фландрский, Анри Блуасский и даже Жордан-Альфонс Тулузский. По их мнению, ничего предосудительного в поведении Филиппа де Руси и его приятелей-скифов не было. Они просто скрашивали тяготы путешествия благородным дамам и тем избавляли их мужей от упреков и жалоб.
– А все эти музыканты, фигляры и прочий сброд, окружающий мою жену, тоже по вашему способствуют походу, организованному для спасения Гроба Господня? – вспылил Людовик. – Нас окружают нищие люди, готовые отдать жизнь ради того, чтобы преклонить колени перед христианскими святынями, они терпят страшные лишения, в то время как благородная Элеонора и ваши жены развлекаются в свое удовольствие.
– Было бы лучше и для нас, и для паломников, если бы они сидели у своих очагов, а не умирали от голода в чужой земле, – буркнул Анри Блуасский.
– Ты богохульствуешь, сын мой! – воскликнул епископ Лангрский, потрясая крестом.
– Святой Земле нужны не нищие, а солдаты, – поддержал Блуасского благородный Тьерри. – Пока мы идем по византийской земле, но как только свернем вглубь Азии, этих несчастных людей ждет та же участь, что и их собратьев под Дорилеем.
– Для благочестивых людей смерть, это прямая дорога в рай! – воскликнул епископ.
– Тогда пусть отправляются туда побыстрее, – отрезал граф Фландрский. – Иначе они утянут нас за собой к радости здешних мусульман.
Из этого непростого разговора граф Першский вынес твердое убеждение, что король Людовик ревнует свою жену к одному из скифов, знать бы еще к какому. Робер приложил массу усилий, дабы установить истину, но сумел выяснить только то, что Сибилла Фландрская неравнодушна к шевалье де Руси. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Та же Талькерия герцогиня Бульонская не сводила глаз с Олексы Хабара, но ничего предосудительного в их отношениях Робер не обнаружил. Барон из далекого Новгорода нравился многим женщинам, ибо владел латынью куда лучше французских шевалье и мог развлечь даму занимательным рассказом о жизни в чужом краю. Однажды Хабар обронил, что новгородцы сами выбирают себе князя, а неугодных просто гонят прочь. Робер ему не поверил, но Филипп де Руси, к которому он обратился за разъяснениями, подтвердил, что это именно так. Кстати, благородного Олексу к путешествию в Святые Земли подвигла любовь к чужой жене. Архиепископ Новгородский отказался отпустить ему этот грех, и Хабару ничего не оставалось, как отправляться в Иерусалим, дабы испросить прощение у самого Господа. Робер не удержался и пересказал эту историю благородной Элеоноре, после чего она стала известной всем дамам. Хабару теперь сочувствовали все без исключения женщины, среди которых хватало жаждущих облегчить участь молодого человека, пострадавшему практически невинно.
– Вот уж действительно агнец божий, – усмехнулся по этому поводу сержант Афанасий, тоже новгородец. – Да он ни одной женки в городе не пропускал.
В Эфесе крестоносцев встретили без особого радушия. Эпарх Афраний клялся и божился, что продовольствия в городе нет. И что для снабжения крестоносцев ему придется опустошить все здешние амбары и обречь тем самым жителей на голодную зиму. Зато, выполняя волю, басилевса Мануила, он предоставил византийский флот в распоряжение короля Конрада, страдающего от душевных и телесных ран. Император Византии, выполняя свой союзнический долг, готов был принять в Константинополе самых знатных алеманских князей, а что касается рыцарей и сержантов, то их распределили по гарнизонам и крепостям.
От Эфеса французская армия двинулась на восток и далее на Ладиокею. Путь этот частью проходил по земле Иконийского султаната, а потому таил в себе немалую опасность. Неприятности крестоносцев начались уже при переправе через реку Меандр, где, по сведениям полученным от Афрания, сельджуки сосредоточили большие силы. Передовые отряды турок начали тревожить крестоносцев уже на подходе к броду. Филипп де Руси, хорошо знавший тактику мусульман, предупредил Людовика, что сельджуки, скорее всего, контролируют и сам брод, и равнину на противоположном берегу реки. За спиной у султана Махмуда Тральские горы, куда он в случае натиска французов может отвести свои войска. Выбить сельджуков из ущелий будет крайне сложно, зато они, хорошо зная местность, будут беспощадно жалить крестоносцев на всем протяжении их дальнейшего пути, нападая в самых неожиданных местах.
