Я радовалась этому и надеялась, что так все и останется.
Вот и родная изба. Стоило только ступить на двор, как дверь распахнулась, и на пороге показался Яромир, а я замерла от неожиданности. Он тоже застыл, увидев меня. Одарил тяжёлым, мрачным взглядом. На скулах заходили желваки. А потом отвернулся и быстро прошел мимо, так ничего и не сказав.
На сердце тут же появилась тревога, а в мыслях все самые худшие предположения. Не зная, чего ожидать, с волнением я зашла в дом.
Ставни были распахнуты. Матушка сидела за столом в рубахе и накинутом на плечи платке. Седые длинные волосы рассыпались по спине и лезли в глаза. В одной руке она держала ломоть хлеба, в другой толстый кусок сыра, а на столе лежал начатый каравай, половина крупной белой головки и яйца в корзинке.
Матушка молча глянула на меня, не отрываясь от еды, и я тоже молчала, смотрела на нее, на хлеб и сыр, а тревога внутри все разрасталась.
– Ну что ты, дочка? – наконец нарушила тишину матушка. – Стоишь в дверях, как чужая. Садись, раздели со мной трапезу.
Она указала на лавку, и я настороженно села за другой край стола. Матушка отрезала себе ещё кусок сыра и пододвинула нож мне. Лицо ее было спокойным, как и голос, но из-за этого нехорошее предчувствие лишь усилилось.
– Ешь-ешь, нечасто теперь у нас еда на столе бывает. А сегодня есть что праздновать. Добрые вести у меня!
Я сглотнула вязкую слюну и сжала края лавки в тягучем, неприятном ожидании.
– Скоро ты выходишь замуж!
Нахмурившись, я следила, как она невесело усмехнулась, сверкнула глазами из-под нависших на лицо прядей. Знала, что я стану упрямиться.
– Нет, – ответила я.
– Как же! – хрипло рассмеялась матушка. – Я ждала, Огнеслава. Долго ждала. Слишком уж много воли дали мы тебе. – Она покачала головой. Взгляд вдруг стал жёстким, голос – угрожающим. – Так много, что ты место свое забыла. Уважение к роду потеряла. И едва свое будущее не сгубила. Ну ничего, в новом доме у тебя не будет времени на все эти глупости.
– Не стану я…
Матушка ударила кулаком по столу, заставив вздрогнуть.
– Яромир рассказал мне все, – прищурившись, прохрипела она. – Позор. Родная дочь с нечистью знается! И с кем – с Лихо! Посыпались на семью несчастья одно за другим, а тебе будто и не важно это. Не видишь что-ли, как нечисть силы высасывает, удачу и достаток? Не остановится он, пока все до последней капли не заберёт, а оставит тебе лишь одно горе.
Я хмуро молчала, впившись ногтями в край скамьи.
Матушка снова усмехнулась, заметила:
– Видно, мальчишка и правда любит тебя, раз готов взять в жены после всего, что видел.
– Но я-то его не люблю! – слабо возразила я, хоть и понимала, что такими глупостями мне ее переубедить не удастся. Замуж по любви редко кто выходит.
– А у тебя выбора нет, – отрезала она. – Все, добегалась. Кому ты такая нужна, а? Без приданого, без хозяйства! Девчонка на грани нищеты и с нехорошей молвой за спиной, которая ничего, кроме проблем, предложить своей новой семье не сможет! Половина села тебя уже пособницей колдуньи кличет. А если узнают про нечисть и что в Чернолес как к себе домой ходишь – тут тебе и старейшина не поможет. Томиру за меньшее осудили. Так что благодарить Яромира надо и в ногах у него валяться, что сохранил твою тайну, да ещё и помочь пытается.
– Матушка! Он только о себе думает, какая это помощь?
– Если б он только о себе думал, то и связываться с тобой бы не стал! Ты хоть понимаешь, чем его семья рискует? Повезло, что папаша его сотник, едва ли не такой же вес имеет, как староста. Но люди непременно шептаться будут. Завидовать. Ещё как!
– Мне ничего этого не нужно… – проговорила я, опустив глаза.
– Тебе?! – вскричала матушка гневно. – Вырастили же дочь неблагодарную! А обо мне кто подумает, а? Кто позаботится о старухе, которая троих детей в мир отправила? Старшей дочери прах ещё не остыл, средняя уехала с мужем за сотню верст, а младшей только б по лесам бродить да цветочки собирать! Что, помирать теперь в нищите, потому что тебе твоя гордость дороже? – Она прищурилась, склонилась над столом и тихо, ядовито прошипела: – Думаешь, ты лучше других, а? Лучше меня и сестер своих, чтобы получить право самой решать свое будущее? Ты женщина, а место женщины рядом с мужем. – Смерила меня обвиняющим взглядом, выпрямилась и уже спокойнее добавила: – Яромир ведь не просто согласен без приданого на тебе жениться, но и меня в дом взять, позаботиться, пока не придет мой срок. Никого лучше тебе не сыскать, девочка. Так что хватит! Хватит бегать от судьбы своей, хватит над матерью издеваться да соседям поводы для пересудов давать!
Она все ещё сердито хмурилась, но в голосе за всем ее ядом, за накопленной обидой и несбывшимися ожиданиями таилось отчаяние.
Я тихо вздохнула, выпустила край скамьи. Пальцы дрожали от напряжения, сердце болезненно сжималось от обиды и несправедливости.
Не хотелось этого признавать, но матушка была права. Как всегда. Никем мне больше не светило стать в этой жизни, и выбор был один: выйти замуж, обеспечив себе и матушке нормальное будущее, или же закончить свои дни с клеймом колдуньи и отшельницы, отвергнутая всеми, включая родную мать.
Пора повзрослеть, Огниша. Пора перестать думать лишь о себе. Пора выполнить обещание и стать, наконец, послушной дочерью.
– Ладно, матушка, – прошептала я. – Сделаю, как ты скажешь.
Что-то оборвалось внутри, надломилось. Слезы подкатили к горлу, но я удержала их, лишь разок тихо всхлипнула.
– Ой, не выдумывай! – скривилась матушка, хотя в голосе уже слышалось явное облегчение. – Думаешь, я Ладимира любила? Его отец с моим сговорились, сосватали нас – и все, прощай, дом родной. И что же, стерпелось, слюбилось. – Она отвернулась и с тихой грустью добавила: – Даже и представить не могла, насколько он мне дорог станет.
Покорно склонив голову, пустым голосом я ответила:
– Значит, и я смогу стерпеть.
В день, назначенный для обряда, небо с самого утра затянули облака. В доме было тихо и неприветливо. Прощание с невестой не должно быть радостным, но я вспоминала, как выдавали замуж сестер, и видела: моя свадьба больше остальных походит на похороны. Если послушать старших – так это хороший знак. То, что лишь изображали другие, у нас выходило само собой.
Яромир не стал ждать положенную седмицу и уже через три дня прислал к порогу петуха, а еще свадебный наряд вопреки традициям. Матушка же впервые за долгое время сама испекла курник и отправила его к дому сотника в ответ.
Матушка сама созвала моих подруг – даже тех, кто со мной больше не общался. По счастью, пришло их немного. И теперь по избе разносились унылые обрядовые песни. Их пели девушки, которые не хотели здесь быть, для той, кто не хотел их слушать.
Слезы текли сами собой. Невесте полагалось плакать – и я плакала, пока подружки расплетали мои вечерние косы. Пока трижды поливали во дворе холодной водой. Пока расчесывали влажные волосы и снова заплетали их в косы – в последний раз.
Нежана за все утро не сказала мне ни слова и даже в глаза старалась не смотреть. Милана то и дело кидала на меня хмурые взгляды, движения ее были резкими, а когда пела, голос иногда пропадал. Тогда она поджимала губы и отворачивалась, будто и сама готова заплакать. Только Беляна иногда пыталась отвлечь беседой.
– Смотри, какой красивый венец и какие накосники¹, – бледно улыбнулась подруга, изо всех сил стараясь хоть немного скрасить колючее молчание. – Волшебные просто! Наши мастерицы таких не делают.
Она развернула передо мной на ткани девичий венец, белый и высокий, расшитый речным жемчугом, и такие же белые накосники с узорной тесьмой, чтобы оплести косы. Такой красоты не доводилось мне прежде видеть.
– Да, и правда, – равнодушно откликнулась я.
– Жаль, их только один день носить можно. Обидно такие дивные украшения в сундуке прятать. Зато, когда дочь будет замуж выходить, сможешь ей передать.
