Музона утомила долгая беседа с гостем, и он начал клевать острым носом, словно старый истрепанный жизнью петух. Герхарду ничего другого не оставалось, как распрощаться со старым шевалье и отправиться туда, где кипела молодая полная ярких красок жизнь. Иерусалим изменился за пятнадцать минувших лет. Большинство зданий, разрушенных при штурме, были восстановлены и к ним добавились еще десятка два роскошных строений, возведенных, скорее всего, византийскими зодчими. Во всяком случае, по своему внешнему виду они очень напоминали дворцы, виденные Лавалем в Константинополе. В одном из таких дворцов и располагался самый влиятельный в Святом Городе человек коннетабль Иерусалимского королевства Манасия де Роже. Лавалю потребовалось потратить немало средств и усилий, дабы предстать, наконец, пред очи человека, пленившего капризную и разборчивую королеву. И, надо признать, благородная Мелисинда сделала неплохой выбор. Герхард не рискнул бы оценивать душевные качества тридцатилетнего мужчины в сиреневом блио и голубой котте из каирского щелка, но его физические достоинства были выше всяких похвал. Благородный Манасия носил черную короткую бородку и усы, а густоте его курчавых волос позавидовала бы любая дама. Его большие карие глаза смотрели на собеседника с такой неискренней доброжелательностью, что всякий поживший и повидавший мир человек без труда определил бы в нем не просто негодяя, а очень большого подлеца.
– Ты проситель? – спросил он ласково у Лаваля.
– Господь с тобой, Манасия, – ухмыльнулся Герхард. – Я скорее спаситель.
– Прямо скажем, странная претензия, особенно в таком городе как Иерусалим.
– Так я ведь не мир пришел спасать, шевалье де Роже, а тебя, – пояснил Лаваль.
– Надо полагать – не бесплатно? – любезно улыбнулся гостю хозяин.
– Увы, все в этом бренном мире имеет цену, в том числе и жизнь, и смерть.
– Ты богослов?
– Нет, я человек, который мог бы еще пятнадцать лет назад избавить тебя от многих хлопот, дорогой Манасия, но, увы, удача отвернулась от меня.
– А кто ты собственно такой?
– Герхард де Лаваль, несостоявшийся убийца графа де Сабаля. Пятнадцать лет назад мне не хватило всего одного шага для того, чтобы сделать Фулька Анжуйского воистину великим королем. Гуго ушел через подземный ход и поднял мятеж, который лишил моего покровителя половины властных полномочий.
– Ты редкостный негодяй, Герхард.
– Можно подумать, что ты, Манасия, свят.
После обмена любезностями, разговор перешел в деловую фазу. Роже предложил Лавалю две тысячи денариев. Герхард посчитал эту сумму смехотворной. Он принялся с таким пылом расхваливать Гуго де Сабаля, словно собирался его продать, а не убить. По его словам выходило, что свет еще не видел такого везунчика, как граф Галилейский. Что отчасти было правдой. Сын графа Вермондуа, по меньшей мере, трижды уходил от верной смерти. В первый раз он спасся во время осады византийцами замка Раш-Русильон, прыгнув с двадцатиметровой высоты в озеро, когда ему не было еще и двенадцати лет. Второе его спасение вообще можно считать чудом. Захваченный врасплох в спальне жены Терезы, к слову участницы покушения, он сумел голым пробиться сквозь строй из десяти вооруженных до зубов мужчин и ускользнуть из цитадели Латтакии, буквально переполненной его врагами. Что же касается третьего случая, то он стоил Герхарду потери четырех храбрых сержантов, которых негодяй Гуго устранил со своего пути ударами секиры.
– Воля твоя, Манасия, но охотиться за таким человеком за две тысячи денариев, это себя не уважать.
– Твоя цена? – пошел на попятный пристыженный коннетабль.
– Шесть тысяч, – твердо произнес Герхард, – и ни одной монетой меньше.
– В таком случае пусть благородный Гуго живет долго и счастливо, – пожал плечами Роже.
– Граф Галилейский будет жить, – согласился Лаваль, – зато за твою шкуру, Манасия, я не дам и медного обола. Как только галеры Конрада и Людовика достигнут Иерусалима, благородный Гуго придушит тебя как крысу в этой твоей роскошной норе.
– Но ведь крестоносцы собирались освобождать Эдессу?
– Теперь им поглянулся Дамаск, – усмехнулся Герхард.
– У нас договор с почтенным Унаром, – воскликнул Манасия и тут же осекся под насмешливым взглядом залетного шевалье.
– Ты заключаешь договоры с врагами христианской веры, коннетабль де Роже, и при этом хочешь сохранить в целости свою шкуру.
– Но этот договор выгоден Иерусалиму! – воскликнул рассерженный Манасия.
– О выгоде того или иного предприятия или союза ты можешь поговорить со мной, Роже, но как только ты заикнешься о дружбе с мусульманами перед лицом французов и алеманов, уже похоронивших на Востоке более половины своих товарищей, они разорвут тебя на куски, а королеву Мелисинду отправят в монастырь, размышлять о превратностях бытия. Ты что не понимаешь, что за люди ступят на пристань Яффы через два-три дня. Это же одержимые, жаждущие сарацинской крови. Но они с удовольствием прольют и кровь француза, предавшего христианскую веру. Не забывай, что Гуго де Сабаль доводится близким родственником французскому королю и наверняка сумеет убедить своего племянника, как опасно доверятся женщинам, даже коронованным, и их любовникам.
– Пять тысяч, – глухо произнес Манасия.
– Только из уважения к благородной Мелисинде, – согласился со вздохом Лаваль, поднимаясь с места. – Хочу предупредить тебя, коннетабль, что многие люди пытались меня обмануть, но никто из них не дожил до старости. Такое вот печальное совпадение.
Гуго де Сабаль был убит в воротах собственной усадьбы, когда преисполненный надежд выезжал навстречу крестоносцам Людовика и Конрада, уже вступающим в Святой Город. Болт, пущенный уверенной рукой из арбалета, угодил графу Галилейскому точно в глаз, прервав жизнь одного из самых доблестных мужей Святой Земли. Филипп де Руси, примчавшийся на встречу со старым другом, успел обнять только его остывающий труп. Свидетели этой печальной во всех отношениях сцены с горьким удивлением вынуждены были признать, что в определенных обстоятельствах плачут даже железные люди, к когорте которых бесспорно принадлежал владетель Ульбаша. Его клятву, произнесенную над телом павшего друга, слышали немногие, но никто из них не усомнился в том, что благородный Филипп сдержит слово и покарает убийц. Плач по убитому Гуго де Сабалю утонул в приветственных криках и славословии по адресу доблестных крестоносцев, с честью выполнивших свой христианский долг. Королева Мелисинда сделала все от нее зависящее, чтобы похороны ее бывшего любовника не привлекли внимания коронованных особ. Ни Людовик, ни Конрад не сочли нужным почтить память одного из храбрейших рыцарей Палестины и тем самым навсегда потеряли уважение шевалье де Руси. Зато при отпевании графа Галилейского присутствовали принц Болдуин, магистр ордена тамплиеров Робер де Кроон, сенешаль Ролан де Бове, герцог Фридрих Швабский, герцог Блуасский, маркиз фон Вальхайм, шевалье Гвидо де Раш-Русильон, бояре Глеб Гаст и Олекса Хабар, а также оруженосцы Раймунда де Пуатье, Луи де Лузарш и Венцелин де Раш-Гийом. Тризна по усопшему продолжалась три дня. И все эти дни любой христианин города Иерусалима мог посетить дворец графа Галилейского, дабы воздать должное доблестному рыцарю, участнику многих сражений, не раз проливавшего кровь во славу Христа.
Глеб Гаст запомнил сенешаля Ролана де Бове зрелым и полным сил мужчиной, а ныне перед ним предстал седой старец, чей возраст уже перевалил семидесятилетний рубеж. Неизменными, пожалуй, остались только глаза благородного Ролана, полные прежнего юношеского огня.
– Горько племянник, что встретились мы при столь печальных обстоятельствах, – вздохнул Ролан, – но еще горше сознавать, что, скорее всего, эта наша встреча станет последней.
– Рано ты себя хоронишь, сенешаль, – нахмурился Филипп, оглядывая стены чужого дворца, где совсем недавно кипела жизнь, а ныне царили печаль и запустение.
– Я не тороплюсь умирать, шевалье, – усмехнулся Бове, – просто с каждым годом все отчетливее осознаю, что человеческая жизнь имеет предел. Я служил Аллаху и служил Христу, я совершил много хорошего и много дурного. Я убивал негодяев, и я спасал честных людей от смерти. Что ждет нас за последней чертой, не знаете не вы, не я, но каждый вправе верить в лучшее. Будем надеяться, что Гуго де Сабаль найдет свой путь в Царство божье, которое он заслужил не столько праведной жизнью, сколько мечом, защищая христианские святыни. Возможно, он ошибался, но мы ошибались вместе с ним. Христос призывает нас прощать своих врагов. Возможно, я простил бы своего убийцу. Возможно, то же самое сделал бы Гуго де Сабаль. Но мы, его друзья, прощать не вправе. Этот человек должен умереть. Если я не сумею его найти за отпущенный мне небесами срок, то это сделаешь ты, Глеб Гаст. Я, сенешаль де Бове, не вправе отпустить тебе грех, но я вправе взять вину за эту смерть на себя. Ты станешь всего лишь моей карающей десницей, племянник, и пусть она настигнет виновного даже тогда, когда мои бренные останки будут покоиться в могиле.
