– Но ведь можно выбрать другой путь отхода, – подсказал герцог Бульонский.
– Нам не следует удаляться от реки, – вздохнул магистр, – ибо других источников воды здесь просто нет.
– Мы не можем уйти от стен Дамаска, не предприняв даже попытки взять город, – возмутился Вельф Брауншвейгский. – Нас сочтут трусами, испугавшимися сарацин.
– Я бы попробовал, – подал свой голос до сих пор молчавший коннетабль де Роже.
– Лучше объясни мне, благородный Манасия, зачем ты увел своих людей от западной стены? – вперил в него магистр глаза, полные ярости.
– Нам докучали насекомые, – поморщился коннетабль. – Кони буквально бесились от их укусов. Но я ведь не знал, что вся армия последует за мной.
– То есть, как не знал, – возмутился король Конрад. – Ты же убеждал нас с благородным Людовиком, что позиция с восточной стороны самая удобная для штурма! То же самое говорили иерусалимские бароны.
– Речь шла только о новых пастбищах для лошадей, – всплеснул руками коннетабль. – Вы же не станете отрицать, что трава здесь сочнее.
– Будь я жеребцом, непременно бы сейчас заржал от счастья, – мрачно пошутил маркиз фон Вальхайм. – Но люди более падки на золото, чем на траву.
С легкой руки благородного Одоакра по лагерю загулял слух о сотнях тысячах денариев, якобы выплаченных эмиром Дамаска иерусалимским бароном и рыцарям за их неслыханное предательство. Иерусалимцы лениво отругивались от наседавших французов и алеманов и потихоньку сворачивали свои шатры. Штурмовать город, да еще с восточной стороны, они явно не собирались.
– Не могу понять, что же произошло с нашими союзниками, – сокрушенно покачал головой расстроенный Людовик. – Ведь рыцари коннетабля де Роже храбро сражались на валах, прорубая дорогу к городу своими мечами.
– Значит, им заплатили уже здесь, – сделал вывод Робер Першский, глядя на брата насмешливыми глазами. – А я все никак не мог взять в толк, откуда взяли столько золота мои партнеры по игре в кости. Маркиз фон Вальхайм, человек на редкость осведомленный, утверждает, что эмир Дамаска Унар заплатил иерусалимцам двести тысяч денариев золотом.
– Двести тысяч! – ахнул Бульонский. – Сколько же сокровищ хранит в своем чреве город, если его правитель швыряет на ветер такие суммы.
– Эти сокровища еще нужно взять, – криво усмехнулся скептически настроенный брат короля.
– Штурмовые лестницы готовы? – спросил Людовик у графа Блуасского.
– Готовы, государь, – бодро отозвался благородный Анри.
– Объяви всем, что я лично посвящу в рыцари тех оруженосцев и сержантов, которые первыми поднимутся на стену.
– Будет сделано, государь.
Город решили штурмовать именно с восточной стороны силами французов и иерусалимцев, атака с запада, в которой участвовали только алеманы, должна была отвлечь внимание осажденных и не позволить им перебросить помощь защитникам восточной стены. На атаку сразу со всех сторон у крестоносцев просто не хватало сил. Дамаск был слишком велик даже для тридцатитысячной армии, прихлынувшей в его пригороды. Людовику оставалось только сожалеть о доблестных рыцарях, нашедших свою смерть под Дорилеем и под Хонами. Из ста тысяч французских и алеманских крестоносцев до стен Дамаска добралась лишь треть. О многочисленных паломниках, сопровождавших обе армии, вожди похода предпочли забыть. Почти никто из этих несчастных не добрался даже до Иерусалима, в который они так стремились попасть.
Филипп де Руси считал, что штурмовать город без осадных башен, не следовало. Того же мнения придерживался Робер де Краон. К сожалению, на строительство столь сложных конструкций крестоносцам просто не хватало времени. Графу Блуасскому, назначенному королем руководителем штурма, удалось за короткий срок соорудить лишь несколько простеньких таранов, медленно ползущих сейчас к городским воротам, да несколько сотен лестниц, которые бодро потащили к стенам хлебнувшие вина пикинеры. Филиппу, несмотря на все старания, не удалось отговорить юных Луи де Лузарша и Венцелина де Раш-Гийома от участия в штурме. Их манили не столько богатства Дамаска, сколько рыцарские шпоры, которыми позвенел над их головами король Людовик. Дабы порыв оруженосцев не оказался последним в их недолгой жизни, на неприступные стены полезли еще трое небезразличных Филиппу людей – Глеб де Гаст, Олекса Хабар и Гвидо де Раш-Русильон.
– Не зарывайтесь, – предупредил своих друзей Филипп. – Пусть юнцы покрасуются на стенах и спускаются вниз. Этого будет вполне достаточно для рыцарских шпор.
Таран, наконец, докатился до ворот Дамаска, и тяжелое, подвешенное на железных цепях бревно ударило в дубовые створки. Сверху на мастеров полилась кипящая смола, но обложенный сырыми шкурами навес спасал их пока что от неприятностей. Филипп стоял рядом с магистром де Краоном, в трех шагах от Людовика. Тамплиерам предстояло захватить приворотную башню, если тяжелый таран сумеет пробить им путь в город. Робер Першский возглавил вторую волну штурмующих, готовых ринуться на стены одновременно с тамплиерами. Коннетабль де Роже командовал третьей колонной атакующих, состоящей сплошь из иерусалимцев. На лице благородного Манасии скепсис был написан столь яркими красками, что король Людовик старался не смотреть в его сторону. Коннетабль был категорически против штурма и в этом решении его поддерживали едва ли не все местные бароны. С большим трудом их удалось уговорить, хотя бы поддержать французов в случае успеха. Крестоносцы первой волны довольно бодро полезли на стены. Сельджуки, похоже, не ожидали от них такой прыти и замешкались с отпором. Филипп внимательно наблюдал за лестницей, приставленной к стене рядом с приворотной башней, по которой ползли его друзья. Хабар, с ярко красным пером на шлеме, подарком жены, служил для него ориентиром. По мнению Филиппа, новгородцу вообще не следовало покидать новобрачную, но благородному Олексе вдруг понадобились рыцарские шпоры, которыми он, похоже, решил порадовать не столько прекрасную Адель, сколько ее привередливых родственников. Хабар буквально взлетел на стену, увлекая за собой своих юных друзей. Филипп вздрогнул, увидев падающего в ров человека, но вовремя сообразил, что это сельджук.
– Кто этот рыцарь с красным пером? – спросил Людовик у своего брата.
– Олекса Хабар, – усмехнулся Робер. – Чего доброго скиф возьмет город в одиночку, не оставив на нашу долю не только золота, но и славы.
Судя по всему, сельджуки уже опомнились от растерянности, во всяком случае, лестницы все чаще падали вниз вместе с гроздьями, висевших на них крестоносцев. Однако красное перо упорно продвигалось к башне, вместе с лазоревыми сюрко Русильонов. Уже не только Филипп, но и магистр де Краон пристально наблюдали именно за этой группой.
– А ведь возьмут башню, – выразил их мнение Робер Першский, затрепетавший в предвкушении победы. – Дозволь им помочь, государь.
– Рано, – коротко бросил Людовик.
Красное перо исчезло со стены и почти одновременно с этим треснули городские ворота. Мастера поспешно катили таран назад, а им навстречу ринулись спешенные тамплиеры.
– Пора! – крикнул Людовик брату, и вторая волна французов хлынула на стены Дамаска.
Филипп ворвался в башню одним из первых и едва успел прикрыться щитом от кипящей смолы, хлынувшей на него сверху. Проход был перегорожен стальной решеткой, но над головой у тамплиеров уже звенели мечи крестоносцев и слышалась ругань Хабара на чужом языке. Драка в башне, судя по всему, разразилась нешуточная. Филипп, прижатый к железным прутьям напирающими тамплиерами, уже прощался с жизнью, когда послышался скрип поворотного колеса. Решетка поползла вверх, освобождая ему проход в город. Тамплиеры буквально вынесли Филиппа под стрелы сельджуков, засевших в ближайших к воротам домах. Сам шевалье уцелел, зато небольшая площадь перед воротами была в мгновение ока устлана телами рыцарей в белых сюрко с красными крестами на груди и спине. Остановка в этом страшном месте была смерти подобна, а потому Филипп ринулся к дверям чужого каменного дворца. Эти двери тамплиеры вынесли без труда, но все три яруса здания оказались буквально забиты сельджуками. Видимо, Унар понимал, что ворота самое слабое место в восточной стене, а потому сосредоточил здесь значительные силы. И если первый этаж тамплиеры захватили без труда, то на лестнице они встретили ожесточенное сопротивление. Рубка здесь шла такая, что лазоревое сюрко шевалье де Руси скоро стало черным от крови. Каждая ступенька наверх оплачивалась такой мерой, словно эта лестница вела в райские кущи. Судя по всему, турки продолжали стрелять с верхних этажей и, похоже, их усилия не пропадали даром, поскольку поток тамплиеров сначала превратился в ручеек, а потом и вовсе иссяк. Второй этаж они все-таки захватили, но для третьего им явно не хватало сил. Именно здесь Филиппа нагнал Гвидо Раш-Русильон, потерявший в этой битве шит и шлем. Его меч дымился от крови, а левая рука, видимо, поврежденная в бою висела плетью.
