Когда она вышла в сад к Эрролу и Златопрут, эти двое шушукались голова к голове, словно боясь, как бы деревья их не подслушали. Некоторое время София наблюдала издали, дивясь про себя негромкому смеху, звеневшему в устах Златопрут. Очень уж это на нее не похоже! Эррол же касался большим пальцем щеки Вещей, словно пытаясь запечатлеть ее смех.
– София, – поднимаясь, приветствовала девочку Златопрут. – Как твое самочувствие?
– Получше, – ответила София и созналась: – Хотя усталость еще чувствуется!
– Нужно время, чтобы как следует восстановиться, – сказала Вещая и ободряюще пожала ей руку. Потом повела девочку туда, где под деревьями виднелась каменная скамья. – Значит, ты прикоснулась к мыслям старца… Для этого нужна особенная выносливость!
– Ты это так называешь? Прикосновение к мыслям?
– Я тоже никак в этом не разберусь, сколько бы моя фэйри мне ни втолковывала, – проговорил Эррол.
Было похоже, что ущербное понимание весьма мало беспокоило его. Он улыбнулся Златопрут.
Та ответила на улыбку и весело повернулась к Софии:
– Авзентиния прочла твои воспоминания о пробежке через Темную эпоху…
– Удивительное дело, – сказала София. – Кажется, я поняла, как чувствует себя карта, когда ее читают!
– Благодаря тебе Авзентиния нашла путь вовне.
– Но я тоже… я тоже многое видела. Вспоминала… то одно, то другое…
– Память клима сильна и протяженна. Ты успела заглянуть в несколько мгновений, когда Авзентиния прикасалась к твоим мыслям.
– Я это чувствовала. Но там столько всего… – София покачала головой. – Авзентиния говорила с тобой? Прояснилось что-нибудь насчет того, как она оказалась заключена внутри Темной эпохи?
– Да, она говорила со мной, – сказала Златопрут. – Помнишь, ты предположила, что Темная эпоха есть создание человеческого разума? Так вот, Авзентиния это подтвердила. Сравнивать Темную эпоху с настоящим климом – все равно что куклу равнять с живым человеком. Однако в некоторых отношениях она ведет себя словно клим. Этим и объясняется ее расширение. Она была создана ради поддержания природной жизни, это ее единственное предназначение. Более того: если внутри не останется живых существ, Темная эпоха распадется, как дерево, срубленное под корень. Когда-то она была весьма обитаема, там жили люди, животные, растения. А теперь дело повернулось таким образом, что целая эпоха поддерживает лишь один вид жизни.
– Четырехкрылов?
Златопрут покачала головой:
– Нет. Странников – иными словами, лапену. Ради них были созданы четырехкрылы, они служат странникам носителями. Но как ты знаешь, жители Папских государств успешно охотились на огромных птиц и почти всех перебили. Вскоре после Великого Разделения, столкнувшись с Темной эпохой, люди попытались рубить опасные шипоносцы. Четырехкрылы защищали свой дом. Сперва они лишь отбивались, потом стали вылетать все дальше, преследуя недругов. Местные жители истребляли их как только могли, убивая в том числе и носителей лапены. Теряя один дом, странники в попытке выжить искали себе другой – и вскорости находили… Беда в том, что жители Папских государств не так сильны, как четырехкрылы. Они скверно переносят присутствие странников.
– Значит, – спросила София, – если четырехкрылов оставят в покое, зараза переберется обратно?
– Возможно. Только времени на это потребуется немало.
София некоторое время молчала.
– Есть и другая возможность, – сказала Златопрут.
– Золотые цветы, – угадала София.
Вещая кивнула.
– Сгодится любой наш цветок. У меня вот соответствующий моему имени… – Она раскрыла ладонь, показывая желтый венчик маленьких лепестков.
– А здешние жители веками старались окружить себя золотом, – сказал Эррол. – Золотые ткани, золотые цепи, маски из золота… Сколько денег впустую ухлопали!
– Это устаревший способ мышления. Отгораживаться от болезни, вместо того чтобы найти с ней общий язык… Трудно винить за это людей, – проговорила Златопрут.
София улыбнулась.
– Я представила Темную эпоху, всю проросшую златопрутом, – сказала она. – Красиво будет, наверно!
Эррол фыркнул:
– Хоть что-то в этом богомерзком месте будет красивого!
– Только там он, скорее всего, другим вырастет, – задумалась София. – Там же рукотворная почва, она все изменяет!
– Вполне вероятно, – согласилась Златопрут. – Поглядим.
София проследила за тем, как Вещая разбрасывает по земле золотистые лепестки, и сказала:
– Я бы хотела с тобой пойти.
– Тебе надо отдохнуть, – возразил Эррол.
– Она отдохнет, – сказала Златопрут. – А потом все вместе пойдем.
– Люди каждый день умирают от лапены, – запротестовала София.
Эррол и Златопрут ничего не ответили.
София прикусила губу.
– Надо бы поскорей выдвинуться… На что они похожи, Златопрут?
– Странники? – задумалась Вещая. – Ну… Представь себе крохотных мотыльков, сотканных из света.
София попыталась свыкнуться с возможностью существования подобных созданий, для жизнеобеспечения которых кем-то была создана целая эпоха. Пока ее воображение рисовало малюсенькие трепещущие крылья, глаза начали закрываться. Она прислонилась спиной к стволу березы и поплыла куда-то, дыша ровно и глубоко…
45
Спасение
Смело сознаюсь читателю: я путешествовал до границы Темной эпохи и вглядывался в ее глубину. И вот на чем я себя поймал: я гадал, и не с ужасом, но скорей с оптимизмом: какие тайны открыла бы нам эта эпоха, не будь запрещено ее дальнейшее изучение?
Фульгенцио Эспаррагоса. История Темной эпохи
3 июля 1892 года, 12 часов 21 минута
София проснулась в «Астролябии», в своей комнате. Она лежала, закутанная в бледно-зеленое одеяло. Рядом в деревянном кресле сидела Розмари и смотрела наружу сквозь открытые двери балкона. Она держала длинный кусок синей ткани и рассеянно перебирала его пальцами. София некоторое время лежала неподвижно: все было хорошо, шевелиться не хотелось. Розмари казалась задумчивой. Вот она привычным движением откинула назад волосы и заплела их в косу, потом перебросила косу через плечо и стала водить ее кончиком по ладони, словно чертя на коже некие знаки. Затем подняла ткань и растянула перед собой, будто оценивая. София приподнялась и села:
– Что это у тебя?
– Проснулась, – поворачиваясь к ней, заметила Розмари.
– Я, похоже, в саду задремала…
– Да, тебя Эррол сюда принес. – Она все смотрела на синюю ткань у себя на коленях. – Это шелковая плащаница моей матери.
– Я слышала о плащаницах, – сказала София. – Но сама ни разу не видела.
Розмари застенчиво подняла ее:
– Если хочешь, пожалуйста…
София тоже почему-то смутилась:
– А что она делает? Плащаница?
– Когда гладишь шелк, как бы ощущаешь, кем она была.
София перебралась на край постели и взяла ткань в руки. Стоило прикоснуться – и она ощутила присутствие женщины: смешливой, ласковой, дружелюбной. Чем дольше София гладила шелк, тем глубже становилось узнавание. Пожалуй, мать самую чуточку баловала единственное дитя и, как ни возмутительно, совершенно не жалела об этом. А еще она всю жизнь боролась с сомнениями: кому доверять, кому нет. Она была крепка в вере, но доступна для разумного убеждения. Она не боялась смерти, но каждое мгновение своей жизни страшилась, не постигла бы ее ребенка какая тягота или боль.
София вернула шелк, не находя слов: Розмари сочла возможным разделить с нею нечто воистину драгоценное.
– Прямо как карта памяти, – сказала она погодя. – Правда, без конкретных воспоминаний… зато какие мощные чувства!
Розмари кивнула, бережно складывая бесценную ткань.
– Я так благодарна ей, что она все-таки оставила мне плащаницу…
– И она ведь носила ее ради тебя, – сказала София. – Много лет! – Подумала и добавила: – Как жалко, что мы до сих пор ее останков не нашли…
