– Согласен.
Слова принесли необъяснимое облегчение. Небо не упало, никто не упрекнул, и Гингалин согрел королеву широкой улыбкой. От долгого вдоха в голове зазвенело.
Гости с замиранием сердца слушали обращение священника к королеве, волнуясь так, будто не знали ответа.
– Согласна.
По толпе пробежал радостный говорок, вздохи облегчения, с замиранием сердца люди устремили взгляды на священника. Тот смущенно кашлянул, закрыл книгу:
– Властью, данной мне Господом, я объявляю вас мужем и…
Пронзительный крик оборвал его слова, как нож шелковую нить. Священник вздрогнул, гости изумленно зароптали. Королева злобно посмотрела на зубчатую стену замка, где маленькая фигурка отчаянно махала руками, а ветер доносил ее душераздирающие вопли.
Гингалин вздрогнул, выпустил ладонь королевы. Правительница Сноудона наградила его сердитым взглядом, растерянно огляделась.
– …Я докажу-у-у!
Гингалин задрожал, глаза пронзила острая резь. Он трусливо вцепился в ладонь королевы. От вереницы раскаленных мыслей утратил способность соображать.
Сотни людей вскрикнули – хрупкая фигурка спрыгнула с зубца, раненой птицей стала падать на землю.
Огненная волна захлестнула, испепеляя чувства. Гингалин, взревев, сбежал с холма, расталкивая гостей, слыша за спиной злобный крик королевы.
Хелия падала медленно-медленно. Гингалин с широко раскрытыми глазами видел трепет ее одежды, застывшее в муке лицо. Юноша вытянул руки до плечевого хруста, но женская фигурка ускользала сквозь пальцы. Гингалина слепила сердечная боль, нехватка воздуха разламывала грудь.
Многоголосый вопль совпал с ударом тела о землю, и в его в глазах померкло. Гингалин подбежал к изломанному телу. Бухнулся на колени, дрожащими руками подхватил его… Голова Хелии безвольно мотнулась, словно у мертвого лебедя.
Гингалин зарыдал:
– Я люблю вас, люблю! Я люблю! Боже, Хелия, не уходите! Я знаю… супервест… доказательство…
Отчаяние безвозвратной утраты едва не погасило сознание, терзало немыслимой болью, словно тело резали ножами, протыкали спицами.
Под кожей Хелии прощупывались обломки костей, и Гингалина обуял неописуемый ужас. Опустив тело на замлю, он огласил воздух звериным ревом.
Гингалин вжал голову в плечи, затрясся, словно голым вышел на мороз. Хлопал веками, будто увидел все вокруг в первый раз. Непонимающе оглядел высокие стены замка… смятенные лица… небо с танцующими облаками… торжественную процессию и знатных гостей…
«Если есть на свете такая любовь, что попрала жажду жизни, то есть и другие светлые чувства…»
Его охватило чувство глубокого раскаяния. Гингалин встал на колени, мизерикордом отрезал у девушки золотистый локон и, поцеловав Хелию в лоб, закрыл ее невидящие глаза.
Замок ошеломленно молчал. Лица у гостей были испуганные, непонимающие. Гингалин брел к холму, его бросало в стороны, будто утлое суденышко в бурю.
Гингалина захлестнула злоба к тупым людишкам, что стоят, как бараны, не понимая, какую утрату понес мир.
«Бездушные твари! И среди них я хотел жить?»
Сноудон показался ему ямой с кольями и ядовитыми змеями.
«Бежать, бежать!»
Гости испуганно расступались перед ним. На земле валялись корзины с лепестками. Королева застыла на вершине холма, закусив нижнюю губу.
«Неужели для веры в любовь потребовалась смерть? – Юноша жалко всхлипывал. – Почему я так слеп? Самоуверенный юнец, деливший мир на черное и белое! Пусть Артур подонок, детоубийца, но рыцарские принципы не им придуманы, провозглашены… Разве мудрость станет глупостью, если ее произнесет дурной человек? И у дурных людей бывают хорошие дети».
В памяти всплыло гневное лицо Элейны, ее пророческие слова.
«Если вернусь в Кэрлеон, погибну!»
Он посмотрел на золотистый локон, сжал кулак.
«Как ни крути, а рыцарь – символ праведной, прекрасной жизни, достойной, – подумал горячо. – Жизнь такова, что очень трудно соответствовать статусу, но кто сказал, что не надо пытаться? Что надо махнуть на все рукой и жить, как виллан, как животное? Много торгашей в бронях? Будь достойным рыцарского звания, стремись, а на подонков – плюй!»
Королева испуганно вскрикнула, когда рыцарь, отпихнув конюха, взлетел в седло, и гости расступились перед грудью белого жеребца. Правительница Сноудона, сбежав с холма, вцепилась в сапог рыцаря. Гингалин молча смотрел вперед с каменным лицом.
– Нет, нет! – вскричала королева. – Так нельзя!
Люди провожали изумленными взглядами всадника и королеву. Конь ускоряет ход, и королева путается в подоле платья, бежит следом.
– Остановитесь, вы мой муж! – кричит королева, задыхаясь от гнева и боли.
«Я не буду спасать короля, не буду ни перед кем преклоняться, – думал Гингалин мрачно. – Но я стану рыцарем. Настоящим».
Резким уколом шпор сорвал коня в галоп. Королева вскрикнула, дрожащие пальцы сорвались с сапога, и придворные горестно охнули, когда прекрасная женщина покатилась по траве.
– Нет! – вскричала королева. – Не-е-ет!!!
Она упала, небо и земля закружились перед глазами. Ярость подняла хрупкое тело, но через пару шагов королева снова споткнулась и, жестоко ударившись о землю, лишилась чувств.
Гингалин смотрел вдаль. Солнце гладило волосы теплой ладонью, а встречный ветер выбивал из уголков глаз слезинки. Привычный мир вновь исчез. Сперва разрушилась иллюзия благородства и любви, а затем и представление о порочности мира, за которое он цеплялся отчаянно, чтобы во второй раз не остаться в дураках…
Солнечный свет слепил глаза, и ему казалось, что он скачет по белому листу, на котором копыта коня оставляют черточки букв – зачин повествования о новой, на сей раз достойной жизни.
Локон Хелии жег пальцы, сердце глухо ныло. Память о глупо утраченной любви будет терзать его до конца дней.
Если колдунья не ошиблась, их осталось немного.
