Джулия от томной неловкости комкала в пальцах юбку:
— Как же ты решилась, сестрица?
Марена опустила руки, подняла голову:
— Так, а что за трудность решиться, когда любишь всем сердцем? Уже и люди соединили, осталось дело только за богом. Ведь все-все было сговорено, дата назначена.
Сестра была права — никто не ждал такого поворота. Будто не мог старый тиран Альфи умереть позже, чтобы Марена успела выйти замуж! Вдруг Джулия поймала себя на ужасной мысли, что где-то глубоко-глубоко внутри была рада такому повороту. Иначе сейчас она сама оказалась бы на месте сестры. И наверняка тоже рыдала. От этих расчетов стало жгуче стыдно, она почувствовала себя предателем.
Как бы то ни было, положение Марены было ужасающим. Та вновь схватила Джулию за руку, цепко, будто тисками:
— Что мне делать, сестра?
Джулия пожала плечами:
— Не знаю… Разве можно такое брату открыть?
Марена с ужасом отшатнулась:
— Это позор. Он меня убьет. Клянусь, убьет, ты его знаешь. И Теора убьет!
Джулия кивнула — убьет, Марена права. Амато ни за что не стерпит такого позора — и рука не дрогнет.
— Но ведь это лишь помолвка, — Джулия заглянула в небесные глаза сестры. — А до свадьбы еще жить и жить. Мало того, что положенные полгода со дня помолвки, так Соврано в трауре — и целый год будет в трауре, как должно. Ни о какой свадьбе и речи быть не может. Ну, назовут тебя невестой тирана Альфи, так что с того — до законного брака он на тебя никаких прав не имеет. И из дома не забирает. А за этот год уж мы что-нибудь придумаем. — Джулия улыбнулась, замечая, как проясняется лицо Марены: — Я улучу нужный момент — и у няньки Теофилы совета попрошу. Нянька ни за что не выдаст. Уж она поможет. Главное — обдумать, как ей сказать, чтобы с сердцем плохо не сделалось. Что-нибудь измыслим! Непременно! А ну как слух пустим, что у нас падучая! Так разве это чудовище захочет жениться?!
Марена искренне рассмеялась, аж от сердца отлегло. Порывисто обняла:
— С падучей тебя потом никто замуж не возьмет. Это уж слишком. — Сестра разжала объятия, отстранилась: — Знаешь, мне давно надо было тебе открыться. А стыдилась. Вон ты какая у меня умница, враз все обдумала. И легче стало.
Джулия смолчала, лишь натянуто улыбнулась. Где уж тут, обдумала… но Марене не надо знать о ее сомнениях. На словах — все красиво. А как быть на деле… Одному Безликому богу известно. Разве что, Фацио отправится вслед за отцом. Мрут и старые, и молодые — никогда ведь не знаешь… Но сегодня другие заботы — надо выдержать проклятый вечер, не уронить лица. Церемония пышной не будет — лишь дворянство Лимоза и свита ненавистного жениха. Могли бы и семейством обойтись: траур — есть траур, но и Соврано, и брату нужны свидетели, для того все и затеяно. Без огласки этот союз бесполезен. Страшным слухам надо положить конец.
Джулия оставила приободрившуюся Марену на попечение служанок, обещая скоро вернуться, а сама отправилась к себе, одеваться. Не дело девице Ромазо выставляться перед гостями неопрятной дурнушкой. Матушка бы такого точно не одобрила. Нужно всегда сохранять достоинство.
Просторный холл внизу, под внутренним балконом, опоясывающим стену, гудел от звуков, словно растревоженный улей. Шарканье ног, голоса слуг, возня, стук и перебранки. Время от времени раздавался ровный голос дворцового управителя, раздающего указания. Решение о проклятой помолвке было принято так поспешно, что Паола едва успевала все подготовить. Большую дворцовую залу с утра украшали гирляндами нарциссов и натирали паркет. Будто для праздника. Но сейчас вся эта суета вызывала лишь тревогу.
Джулия обогнула холл и вошла в свои покои — прямо напротив покоев сестры. Служанки уже разложили на кровати желтое платье из шитого золотом аксамита, поклонились, когда Джулия вошла.
— Все готово, сеньора, — Альба, старшая над ее комнатной прислугой, почтительно поклонилась.
Джулия бегло окинула взглядом комнату:
— А где Лапа?
Альба опустила голову:
— Не знаю, сеньора. Все покои обсмотрели.
— Нужно сыскать. Должно быть, снова в подвале. И запри его в своей комнате. Не хватало, чтобы к гостям выбежал.
Альба приложила руку к груди:
— Госпожа, миленькая, ведь не идет ни к кому, кроме вас. Начнем по дому искать — еще пуще забьется. Или укусит, как в прошлый раз. Уж не знаю, что у него за зубы такие, так ведь две недели заживало!
Джулия лишь кивнула:
— Сейчас сама разыщу.
Альба была права. Лапушка, маленькая призрачная лисица, не признавал никого кроме хозяйки. Шел на руки разве что к Марене, но та его не любила. Амато предпочитал его вовсе не замечать, а Паола терпеть не могла. Грозилась вышвырнуть или посадить в клетку, но Джулия отстояла питомца всеми правдами и неправдами. Готова была сражаться за очаровательного пушистого ушастика до последнего.
Она нашла его на площади у фонтана в день похорон матушки. Лил дождь, а зверек жался у каменного бортика, вымокший насквозь. Крошечный, дрожащий. Джулия приняла его тогда за котенка. Забрала, обсушила, обогрела — и безвозвратно влюбилась в мягкую голубую шерстку, огромные трогательные ушки и хитрые золотистые глаза. Он немножечко скрасил горе утраты. Лапушка — другого имени и быть не могло! Как и речи о том, чтобы расстаться с ним. Оставалось лишь догадываться, как этот редкий скрытный зверек оказался в городе.
За три года малыш подрос, стал размером со среднюю кошку. Рядом с хозяйкой не слазил с рук, а в ее отсутствие норовил прошмыгнуть в подвал — излюбленное место охоты на мышей.
Джулия запалила фонарь и спустилась по крутым каменным ступеням. Пошла по низкому сводчатому коридору мимо запертых кладовых и клетей. Одна из дверей была приоткрыта, выбивался лучик дрожащего света.
Джулия неслышно шмыгнула мимо, не желая смущать слуг, углубилась в коридор:
— Лапа! Лапа!
Ответом была лишь тишина, но обычно Лапушка охотился в помещении, где складировали пустые бочки. На подходе Джулия вновь прислушалась, уловила знакомое потявкивание — так и есть. Лапу всегда тянуло в подвал…
Она подняла фонарь:
— Лапушка!
Послышался тонкий мышиный писк, короткая возня, и вот из-за бочки сверкнули золотистые глаза. Лапа снова тявкнул — и уже со всех ног бежал к хозяйке, запрыгнул прямо на руки. Джулия прижала его к себе, буквально чувствуя, как тает сердце от касания к теплой мягкой шерстке:
— Ну, мы же договаривались, не сегодня!
Лапа умно взглянул и повел огромными ушами. Тявкнул в ответ. Джулия не сдержала улыбки и прижала его к себе еще сильнее:
— Пойдем, горе мое!
Она развернулась и пошла обратно, низко неся фонарь, чтобы не слепило зверька. Из приоткрытой двери доносился разговор. Джулия инстинктивно прислушалась
— …словно на похоронах.
— Перестань!
— Сеньора Марена, сказывают, до сих пор вся в слезах. И никак не уймется. Тоже мне, горюшко — одного знатного жениха на другого поменять.
Джулия почесала Лапу между ушами, чтобы зверек затих, и осторожно заглянула в кладовую. Две молоденькие служанки сливали из огромной бочки масло в глиняные кувшины. Одну она узнала — Наталина, кухонная девушка. Худая, светловолосая, с чересчур маленьким вздернутым носом и быстрыми злыми глазками. Вторую, краснощекую и круглолицую, Джулия знала только в лицо. Та толкнула Наталину локтем:
— Молчала бы ты, бессовестная! Уж глянула бы я на тебя, если бы тебя за чудовище просватали! А мне жалко сеньору. Так жалко, что сердце екает. Как представлю ее, бедненькую, в его черных лапищах — кровь стынет. Не пара он нашей сеньоре. Не знаю, куда Господь смотрит. Говорят, ничем он не лучше своего отца. А, может, и хуже. А тот, сказывают, от людей один пепел оставлял, если что не по нраву. Как же ей, миленькой, не убиваться?
Наталина пожала плечами:
— Да люди много что сказывают. Альфи — далеко, а со страху чего не наплетут.
Товарка скривилась:
— Ой, много ты знаешь! За стены Лимоза и нос свой не совала, а все туда — рассуждать, да господ судить. — Она кивнула на кувшин, который наполняла Наталина: — Глядела бы лучше, вон, перелилось!
