— Тоша, помолчи! — Женя гневно сверкнула глазами. — Тащите его обратно на диван, ребята.
Костю трясло в ознобе, голова шла кругом. Без посторонней помощи он не смог бы сделать и шага. Однако, когда Геннадий взял его подмышки, юноша попытался вырваться.
— Не надо! Я сам!
Вновь рухнув на пол, он окончательно смирился со своей участью и, как оказался на диване, даже не заметил.
— Ген, ну ты ей скажи! Было ведь отречение?! — вальяжно развалившись в своём кресле, Антон мусолил во рту сигару. — Модальность субъективного, разумеется, ноуменальна, но при этом нельзя забывать о дискретности экзистенциального и нетождественности универсума самому себе.
Мучительно переваривая сказанное, Геннадий задумался, но вскоре отрицательно мотнул головой.
— Нет, Тош, не было, — Гена сидел в соседнем кресле и отстукивал по подлокотнику ритм какого-то марша. — Любая идеальная субстанция обладает виртуальной сущностью. Это ты у кого хош спроси!
— Но он ведь сказал: «Я — не Кришна».
— Во-первых, в несознанке. А во-вторых, при чём здесь это?
— Сами вы в несознанке! — Костя попытался встрять в учёный диспут. — Дурдом на выезде!
— Заткнитесь, юноша! — как и прежде, Антон даже не посмотрел в его сторону. — Гена, единосущность подразумевает множественность дефиниций, не мне тебе об этом рассказывать. Отречение от одной из них неизбежно приводит к коррозии всей семантической цепи…
Гена захохотал.
— Тош, из Кришны такой же единосущный, как и из нас с тобой. Ты прежде, чем философию разводить, матчасть бы выучил…
— Было! — Женя, отрешённо рассматривавшая карты на столе, вдруг вскинула голову и зловещим взглядом обвела присутствующих. — Было отречение, но… не сейчас. Вы посмотрите, как его трясёт! Возница не сдержал своих лошадей, колеса вращаются вспять, и континуум вот-вот начнёт трансмутировать… Башня разрушена, пришло время собирать осколки…
— Так выпить ему принеси, — в голосе Антона появилось что-то вроде сострадания. — Да и нам не помешает.
Евгения решительно встала.
— Гена, тебе как всегда?
— Да, на мухоморах, если можно.
— Тебе, Тош?
— Чистенького, ты ж знаешь, я бодяжить не люблю.
— Вам, молодой человек?
— А кола есть?
— Школота! — Антон скривился. — Ты б ещё молочка попросил.
— Кстати, Антон, а это идея! — Женю осенила какая-то мысль. — И как я сама не додумалась?!
Она быстро куда-то исчезла, но вскоре вернулась, неся на подносе четыре разноцветных бокала, наполненных какой-то жидкостью. Желтовато-белёсый напиток слегка дымился и нежно пах одуванчиками. Однако сомнения у Кости оставались.
— Это алкоголь? Или наркотик какой-то?
— Ещё какой! — Гена дружелюбно подмигнул. — Пей, босота, не боись!
Костя аккуратно пригубил, потом сделал глоток, потом ещё… Пить эту жидкость хотелось не переставая, и он не заметил, как его бокал опустел.
— Женечка, — Антон, залпом проглотивший свою порцию, картинно закатил глаза. — Где ты достаёшь такую тинктуру?! Это же просто феерия какая-то!
Собственно, больше Костя ничего не слышал. Огненным вихрем его сносило в запредельную даль. Туда, где не было ничего, что помешало бы его тоске и отчаянию.
Туда, где совсем ничего не было.
========== Глава 4 ==========
Томная нега безмятежности поглотила Костю без остатка. Истончав в ней, подобно кусочку сахара в горячем чае, он погрузился в блаженную дрёму — сон без видений, глубокий и крепкий. Ласковый ветерок трепал стропы его гамака, плеск волн шептал колыбельную.
Это был даже не сон. Точно укутавшись пуховым одеялом, Костя сам превратился в одеяло, стал каждой его пушинкой, его теплом и его мягкостью.
Мириады частиц, готовых разлететься лохматыми хлопьями, до поры помалкивали. Но вот, сквозь тугую пелену забытья, стали прорываться чужеродные звуки.
Серёга из третьей группы беспрерывно шмыгал носом, кто-то на задних рядах уронил учебник. Словно бредя ночью в уборную, шаркал ногами профессор Суходоев, бубня абракадабру, смысл которой едва ли был доступен ему самому.
— Сингулярности присущи парадоксальное стремление нуля к бесконечности и, наоборот, бесконечности к нулю. Впрочем, имманентные свойства и того и другого изучены довольно слабо, чтобы с уверенностью говорить о парадоксальности их тождественности. Нас же, в первую очередь, интересует не трансформация нуля в бесконечность, а становление единицы, как основы всего сущего.
Косте сделалось невыносимо скучно. Думать о сингулярности не хотелось. Хотелось вновь окунуться в блаженство, истлевая и растворяясь в нём.
«Что я тут делаю?! — недоумевал юноша. — Лабы же только третьей парой…»
Но мысли, слова и желания — всё это было потом, а сначала была скука. Убогая лекционная скука, превращающая его сияющий чертог в грязный сельский гараж с ржавым мотоциклом, липкими пятнами мазута на полу да паутиной по углам.
Время уплотняется, превращаясь в звук. Глухой хлопок рвёт в клочья небытие, и разлетаются прочь непоседы-пушинки, оставляя за собой лишь тьму и пустоту.
— От босота! И кто их только учит?! — Геннадий был искренне раздосадован. — Надо было сперва яйцо сотворить, а уж потом кокон рвать!
— Ну ты, Ген, скажешь тоже! — Антон продолжал глумиться. — Где он, а где яйца?!
— Мальчики, не мешайте! Он справится!
Их голоса звучали где-то совсем рядом. Костя словно и не покидал заколдованной квартиры с её чокнутыми обитателями. Они шушукались за спиной, невпопад советовали, отвлекая и мешая сосредоточиться. Антон усердствовал с особым рвением, не упуская случая всласть покуражиться.
— Как же! Он скоро весь на бозоны изойдёт, а ты говоришь — справится! Прав Гена, сложно без яиц. Кокон-то он порвал, а суперсимметрия всё ещё не нарушена, и спинорная хиральность не возобладала.
— Точняк, Тосан! Херачит мальца! Не по-детски херачит!
Все мысли куда-то разом испарились. Звенящая тишь больно давила на уши, кромешный мрак ослеплял. Костя рассыпался мелкими брызгами и падал — сразу во все стороны.
Остатками воли цепляясь за что попало, он вдруг ощутил, как по шершавому ничто уже ползёт крохотная росинка, ещё не мысли, но уже предмыслия.
«Зеркало! Я сотворю зеркало! Отразившись в нём, я обрету бытие, и тогда…»
— Зеркало?! Очень нужная вещь! Особенно в темноте!
— Тош, прекрати!
— Женечка, ты же видишь, толку ноль! Дай нам с Геной хотя бы повеселиться!
«Нет! Я сотворю гладь и твердь! Опершись о твердь, я отражусь в глади!»
— Тьфу, школота! — Антон хмыкнул. — Если успеешь отразиться, то, может, и обопрёшься. Но, похоже, нам тебя снова из осколков склеивать.
Уязвлённое самолюбие закипало. Капелька ползла всё быстрее. Шипя и перекатываясь как на горячей сковородке, она набухала и, наконец, превратилась в тоненький стремительный ручеёк.
«Я… Я… Я отражусь во всём! Я стану светом, и тьма не сможет объять его!»
— Придурок, а твердь-то тебе тогда зачем?!
Вспарывая мглу, сверкнула молния. Раскаты грома разогнали тишь по углам. И то, что когда-то было робким комочком, уже шумело потоками неистового ливня.
— Зря ты, Тош! — от изумления Геннадий даже икнул. — Козырно пацан выкрутился!
— Ага! Именно, что выкрутился!
Пустота наполнилась грохотом и шелестом, тенями и бликами, но самое главное — мыслями.
— Cogito ergo sum! — торжественно прошептала Евгения. — Мыслю, следовательно, существую!
Тьма выпала густым осадком, из бездны её можно было черпать половником. Однако и светлее не стало.
«Я отражусь во всём! И в тверди, и в бездне, и на небесах, и на земле! Тьма станет моей тенью, звёзды станут моими глашатаями, Луна и Солнце — моими подручными и первыми свидетелями. Я есть высший порядок, начало и конец, движение и покой. Всё станет моим образом и подобием, хаос отступит, подчинившись замыслу и промыслу, подчинившись мне!»
Светила вспыхнули, наполняя вселенную красками. Однако, когда, искрясь и бормоча несусветную околесицу, мимо пробежала человеческая задница на страусиных ножках, Костя понял, что сотворил что-то не то.
