Не сейчас! Не теперь!
Джулия лихорадочно сжимала безвольную руку, трясла, заглядывая в лицо Фацио:
— Забирай! Ты слышишь? Все забирай!
Он оставался недвижим. Лишь ее дрожащий голос одиноко разносился в пространстве гулким сиротливым отзвуком.
Она порывисто обернулась к Лапушке:
— Вылечи его! Ты слышишь? Вылечи, Лапа!
Но Лапушка, как ни в чем не бывало, навострил уши и с банальным звериным любопытством наблюдал за ее нервными жестами. Он стал прежним Лапой. Маленьким милым лисенком с сизой шерстью.
Джулия вновь трясла руку Фацио. Изо всех сил, впивалась ногтями, чтобы понять, что он еще что-то чувствует. Но все было напрасно. Теперь казалось, что он стремительно холодеет. От ужаса бросало в холодный пот.
Джулия с силой уткнулась лицом в ладони, стараясь задушить рыдания, задрала голову:
— Помогите! Помогите!
Она знала, что здесь никто не услышит. Здесь нет Дженарро, нет слуг. Никого нет. Нужно бежать за помощью, и не важно, что Фацио может это не понравиться. Она попыталась встать, но ноги были ватными, ледяными, она не чувствовала ступней. Сердце кольнуло. Джулия вновь схватила безвольную руку и сжала изо всех сил:
— Ну же! Забирай!
Она замерла, мучительно вглядываясь в его лицо. Изо всех сил хотела уловить дрожание ресниц.
Тираниха… Неужели все из-за нее? Что бы было, если бы Фацио согласился? Джулия покачала головой сама себе, понимая, что он не мог согласиться. Тот Фацио, каким она его узнала. Это бы значило, что она жестоко обманулась. Отдать собственную мать? Она вновь покачала головой. Мать — есть мать, даже такая. Другой не было и не будет. Не будет… Джулии не хватало матушки. Нежных рук и ласковых глаз. Тихого голоса. Потеря, которую невозможно восполнить.
На мгновение показалось, что она почувствовала знакомое мягкое касание к щеке, легкое, как перышко. Джулия невольно улыбнулась, прикрыла глаза: у матушки были нежные белые пальцы. Но с годами воспоминания вытирались, изнашивались, словно сукно. Пройдет еще какое-то время, и они совсем поблекнут.
Джулия снова сжала руку Фацио, подняла голову и замерла. В белом молочном мареве, совсем рядом, едва-едва просматривалась женская фигура. Сердце отчаянно заколотилось, потому что не узнать эти очертания было просто невозможно. Матушка. Джулия боялась даже моргнуть, чтобы дорогое видение не исчезло. Лапушка оживился, в несколько резвых прыжков достиг призрачной фигуры и вскарабкался на бестелесные руки. Устроился, привычно уткнувшись носом в согнутый локоть.
Джулия не верила глазам, лишь смотрела, не в силах вымолвить ни слова. Матушка какое-то время гладила зверька, наконец, поцеловала его в макушку точно так же, как делала сама Джулия, и спустила с рук. Призрак опустился возле Фацио, было видно, как едва заметная ладонь прошлась по его груди. Снова и снова. Он разомкнул губы и судорожно вздохнул, открывая глаза.
Джулия протянула руку, стараясь коснуться туманного видения, но тронула лишь воздух. Ни тепла, ни плотности, словно невесомый дымок. Как она не силилась, не различала лица. И видение таяло на глазах, пока не осталось едва различимой дымки, которая бесследно исчезла. Но теперь Джулия точно знала — бестиарий лжет.
Глава 61
Фацио молчал, лишь смотрел, будто не решался вмешаться. Джулия словно очнулась, на мгновение испытав стыд — она все еще пребывала в плену желанного видения, пыталась рассмотреть родной силуэт там, где была пустота, и позабыла о израненном Фацио. Он освободил руку из ее хватки — Джулия все еще стискивала пальцы, не чувствуя этого жеста. Ладонь тут же заломило, и Фацио, будто зная, потер ее и поднес к губам. Целовал от запястья до кончиков пальцев. Притянул Джулию к себе, коснулся губами виска:
— Я тоже видел.
Она отстранилась, с недоумением смотрела в его лицо, будто не понимала, что он имел в виду. Но, тут же, нахмурилась:
— Твои раны…
Фацио опустил голову, с нажимом провел ладонью по груди, по окровавленной рубашке:
— Ничего нет... И Темного дара больше нет. Лишь благодаря тебе. Тебе одной. — Он осыпал легкими поцелуями ее лицо: — Ты — мой свет.
Джулия смущенно улыбалась, но не знал, что возразить. Она едва ли понимала, что только что произошло. Фацио, наконец, отпустил ее:
— Такое чувство, будто меня изнутри выскребли ложкой, оставив дыру. — Он утер лицо ладонями: — Кто это был? Твоя матушка?
Джулия лишь рассеянно кивнула. Она уже и сама с трудом верила, что матушка только что была здесь. Она покачала головой:
— Я ничего не понимаю… Как? И Лапа…
Фацио лишь кивал каким-то своим мыслям:
— Когда он появился у тебя? Вскоре после смерти твоей матушки?
— В день похорон.
Фацио снова кивнул:
— Твоя мать так любила тебя и так оберегала, что послала хранителя. Этой любви хватило даже… для меня…
Последние слова прозвучали с какой-то отчаянной злостью. Будто стараясь скрыть замешательство, Фацио поднялся, подобрал фонарь:
— Нужно уходить отсюда. Должно быть, уже вечер. Или вовсе ночь. Поговорим после.
Джулия лишь кивнула, подхватила на руки Лапу. Она и сама толком не понимала, о чем сейчас говорить. Внутри будто вертелся маленький смерч из мыслей, страхов, догадок, вопросов. Мельтешня и гудение, от которых начинала кружиться голова. А, может, от усталости. Джулия только теперь заметила, что весь свет исчез, и пространство освещал только оставленный у лестницы фонарь. Фацио взял ее за руку и повлек наверх. Оставалось лишь молиться, чтобы существовал выход наружу.
Путь оказался неожиданно коротким и прямым, совсем не тем, которым спускались. Подвальная дверца вывела в галерею рядом с крылом Фацио. Высокие распахнутые окна были непроглядно черными. Там, куда не доставал свет фонарей, виднелся ночной сад, посеребренный лунными отсветами. Доносились трели цикад и топот нескольких пар ног. Джулия хотела свернуть на лестницу, но Фацио прислушался, вышел вперед. Она пошла за ним.
Приближалась свита тиранихи во главе с госпожой. Сеньора Соврано направлялась на половину своего сына, но он сам оказался на пути. Фацио помрачнел, склонил голову:
— Матушка, в такой час?
Джулия замерла, надеясь различить в тиранихе благостную перемену. Может, потому она и направлялась к сыну, движимая лучшими чувствами.
Сеньора Саврано была заплаканной. Белое лицо расцветилось красными пятнами, воспаленные глаза на контрасте сияли почти нестерпимой лихорадочной голубизной. Ярче ясного летнего неба. Всю ее пронизывала невыносимая скорбь. Тираниха то и дело промакивала натертый нос белоснежным платком, всхлипывала и бросала робкие взгляды из-под опущенных ресниц.
И в груди невольно кольнуло чем-то вроде понимания и даже затаенного упрека. Значит, все же есть у этой женщины сердце. Мать должна была почувствовать, в какой опасности находился сын. Проклятье снято и, может статься, сеньора Соврано переменилась… Наверняка переменилась. Ведь в каждом человеке непременно есть что-то хорошее.
Джулия опустила голову, приветствуя мать своего жениха со всем подобающим смирением и почтением, но тираниха даже не взглянула на нее — не отрывала скорбный взгляд от сына. Мать не могла не ужаснуться его виду. Грязный, измученный, рубашка сплошь залита уже подсыхающей кровью. На неверных ногах сеньора Соврано подошла к Фацио и прижалась к груди, наплевав на платье. Опустила голову, тронула маленькой белой ладонью грязную рубашку:
— Сын мой… — голос надломился и зазвенел, как разбитый хрусталь.
Казалось, Фацио был предельно удивлен. Он стоял напряженный, все так же опустив руки. Будто не знал, куда их деть. Джулия заметила, что он стиснул зубы. Вероятно, не мог поверить в такую перемену. Но после того, что было там, в подземелье, кажется, уже можно поверить во все, что угодно. Неужели тираниха решилась во всем покаяться? Неужели переменилась, скинув губительный морок черных чар? Это была важная минута. Казалось, Фацио на глазах обретал мать. По-настоящему. Джулия даже попятилась на шаг, лишь бы не испортить своим присутствием этот момент, не смутить. Крепче прижала к себе Лапу, и тот привычно уткнулся носом в согнутый локоть.
