— Где я? — шепотом спросил он. — Где я?
«Один из Свелтеровых крысят, — сказал себе господин Флэй, не обращая внимания на вопрос. — Из Свелтеровых, э? Один из его полосатых крысят.»
— Вставай, — произнес он вслух. — Что ты здесь делаешь?
И он поднес свечу к самому лицу юноши.
— Я не знаю, где я, — ответил Стирпайк. — Я заблудился. Заблудился. Мне нужен дневной свет.
— Что ты здесь делаешь, я спрашиваю… что ты делаешь здесь? — сказал Флэй. — Мне здесь Свелтеровы сопляки не нужны. Чтоб им пусто было!
— Да я и не стремился сюда. Покажите мне где дневной свет, и я уйду. Далеко-далеко.
— Далеко? Куда?
Способность соображать уже вернулась к Стирпайку, хотя он еще ощущал духоту и отчаянную усталость. Он приметил глумливость в голосе Флэя, когда тот сказал: «Мне здесь Свелтеровы сопляки не нужны» и потому на вопрос «Далеко? Куда?» ответил быстро: «Куда угодно, лишь бы подальше от кошмарного господина Свелтера».
С секунду Флэй вглядывался в него, открывая рот, чтобы что-то сказать, и закрывая снова.
— Новенький, — без выражения произнес он наконец, глядя сквозь Стирпайка.
— Я? — спросил юноша.
— Ты, — сказал Флэй, продолжая глядеть на что-то, лежащее за его лбом.
— Мне семнадцать, господин, — сказал Стирпайк, — но на кухне я новичок.
— Когда? — спросил Флэй, предпочитавший отбрасывать большую часть всякого предложения.
Стирпайк, который, видимо, обладал способностью понимать такого рода стенографические речи, ответил:
— Прошлый месяц. Я хочу уйти от кошмарного Свелтера, — прибавил он, разыгрывая единственно возможную карту, и взглянул на свечу, горевшую впереди.
— Заблудился, значит? — сказал Флэй, помолчав. Тон его стал несколько менее сумрачным. — Заблудился в Каменных Проулках, так? Один из Свелтеровых крысят заблудился в Каменных Проулках, э?
И господин Флэй снова втянул голову в костлявые плечи.
— Свелтер свалился, бревно бревном, — сказал Стирпайк.
— И правильно, — сказал Флэй. — Почтил. А что сделал ты?
— Сделал, господин? — сказал Стирпайк. — Когда?
— А Счастье? — спросил Флэй, постепенно приобретавший сходство с черепом. Свеча гасла. — Счастья много?
— Какое у меня счастье! — сказал Стирпайк.
— Что! нет Великого Счастья? Бунт. Это бунт?
— Нет, разве что против Свелтера.
— Свелтер! Свелтер! Оставь это имя в его жиру и сале. И не произноси его больше в Каменных Проулках. Свелтер, вечно Свелтер! Придержи язык. Возьми свечу. Иди вперед. Поставь в нишу. Бунтовать? Вперед, налево, налево, направо, бери левее, теперь направо… я тебе покажу, как не быть счастливым, когда рождается Гроан… шагай… прямо…
Юный Стирпайк подчинялся этим приказам, долетавшим из сумрака за его спиной.
— Родился Гроан, — произнес Стирпайк с интонацией, которую можно было принять и за вопросительную, и за утвердительную.
— Родился, — сказал Флэй. — А ты нюнишь в проулках. Иди со мной, Свелтеров сопляк. Покажу тебе, что это значит. Гроан, мужчина. Новенький, э? Семнадцать? Тьфу! Никогда не понимал. Никогда. Поверни направо, таперь налево — еще раз… вон к той арке. Тьфу! Новый мальчишка под старым камнем, да еще и из Свелтеровых… не любишь его, э?
— Нет, господин.
— Угу, — сказал Флэй. — Жди здесь.
Стирпайк остался ждать, как ему было велено, а господин Флэй, вытянув из кармана связку ключей, выбрал один с таким тщанием, точно держал в руках небывалую редкость, и вставил ключ в замок незримой, ибо тьма тут стояла непроглядная, двери. Стирпайк услышал, как скрежещет металл замка.
— Эй! — окликнул из темноты Флэй. — Где ты, Свелтеров сопляк? Иди сюда.
Стирпайк шагнул на звук голоса, ощупывая руками стену низкой арки. Внезапно он ощутил близость дохнувшей сыростью одежды господина Флэя и, протянув руку, ухватился за подол длинной куртки слуги лорда Гроана. Флэй отбил руку юноши ударом своей костлявой длани, и в горле этого долговязого существа что-то резко защелкало: «тцк, тцк, тцк» — предостерегая Стирпайка от дальнейших покушений на интимность.
— Котовое место, — сказал Флэй, берясь за железную ручку двери.
— О, — отозвался Стирпайк, лихорадочно размышляя, и повторил, чтобы протянуть время: «Котовое место», — смысл этого высказывания оставался решительно ему непонятным. Единственное, что пришло Стирпайку в голову, — это что Флэй его обозвал котом и велел знать свое место. Хотя с другой стороны, раздражения в голосе Флэя не слышалось.
— Котовое место, — задумчиво повторил Флэй и повернул железный шишак. Медленно отворил он дверь и Стирпайку, выглянувшему из-за его спины, никаких объяснений более не потребовалось.
Позднее солнце заливало комнату. Стирпайк стоял, замерев, чувствуя, как по всему его телу разливается, покалывая иголочками, наслаждение. Он улыбался. Ковер обратил полы комнаты в подобие лазурного луга. На нем в сотнях картинных поз сидели, стояли, недвижные, как изваяния, или, сплетаясь в подвижную арабеску, величаво прогуливались по сапфировой почве, бесчисленные, снежно-белые коты.
Господин Флэй вышел на середину комнаты, и Стирпайк невольно отметил контраст между темной, раздерганной фигурой Флэя с ее нескладными движениями и монотонным хрустом в коленях — контраст между нею и величавым изяществом и безмолвием белых котов. Они никакого внимания не обратили ни на него, ни на Флэя, разве лишь перестали мурлыкать. Еще там, во мраке, перед тем как Флэй вытащил из кармана ключи, Стирпайку почудилось, будто он слышит тяжкий, глубокий рокот, ровный звук, походящий на гул морских валов — теперь он понял: то был звук, порождаемый этим народцем.
Когда они прошли под резной аркой на другом конце комнаты и закрыли за собою дверь, он снова услышал горловое урчание, ибо стоило белым котам остаться одним, как оно возродилось — глубокое, неспешное мурлыканье полилось, подобное голосу океана в гулкой горловине раковины.
— Чьи они? — спросил Стирпайк. Он поднимался с Флэем по каменной лестнице. Стену справа от них покрывали отвратительные обои, ободранные, обнажающие разлагавшуюся штукатурку. Исподнюю эту поверхность оживляло смешение множества диковатых цветов, пятна которых обладали подводной, невиданной красой. В месте посуше, где огромный бумажный парус свисал со стены, штукатурка растрескалась, покрывшись сложной сетью бороздок, разных по глубине, похожих на вид, открывающийся птичьему взору, или на карту некоей сказочной дельты. Тысячу воображаемых путешествий можно было бы совершить вдоль берегов этих рек, принадлежащих неисследованному миру.
