Он развернулся, рассчитывая, что увидит в отражениях свою настоящую красоту.
Около сотни Фулгримов смотрели на него с одинаковым выражением гнева, но только остановившись, он заметил боль и ужас в этих слишком уж черных глазах.
— Где ты?! — воскликнул Фулгрим.
Я здесь, — ответило ему одно из отражений.
Я там, где ты бросил меня и оставил гнить, — сказало другое.
Ярость Фулгрима испарилась, словно капля воды, упавшая на горячий капот машины. Это что-то новое, что-то неожиданное, и его надо как следует распробовать. Он медленно обошел полянку, глядя в глаза каждому отражению, но в то же время стараясь не выпускать из виду остальные. Его это отражения, или лики, ожившие по собственной воле и лишь копирующие его движения? Он не знал, как это могло получиться, но мысль показалась ему интересной.
— Кто ты? — снова спросил он.
Ты сам это знаешь. Ты похитил то, что принадлежало мне по праву.
— Нет, — возразил Фулгрим. — Оно всегда принадлежало мне.
Нет, ты только позаимствовал плоть, в которой ходишь. Тело всегда было моим, и моим останется.
Фулгрим усмехнулся, узнав сознание в миллионах голосов и искаженных отражений. Он ожидал этого, и узнав собеседника, испытал приятное ощущение братства. Уверенный, что источником голосов был не меч, Фулгрим вернул анафем в ножны.
— Я ждал, когда же ты сумеешь выбраться из позолоченных рамок своей тюрьмы, — сказал он. — Это заняло у тебя больше времени, чем я думал.
Отражение вернуло ему улыбку.
Заключение стало для меня совершенно новым впечатлением. Трудно забыть свободу, которой я обладал.
Обида в голосе отражения вызвала у Фулгрима смех.
— Зачем же надо было показывать мне Ферруса Мануса? — спросил он у отражений.
Разве лицо старого друга не лучшее из зеркал? Нашу истинную сущность могут показать нам лишь те, кого мы любим.
— Хотел вызвать чувство вины? — поинтересовался Фулгрим. — Хотел, чтобы я испытывал стыд, уступив тебе это тело?
Стыд? Нет, ты и я, мы оба давно переросли стыдливость.
— Тогда причем тут Горгон? — не сдавался Фулгрим. — Это мое тело, и никакие силы Вселенной не заставят меня от него отказаться.
Но мы могли бы достичь большего, если бы им управлял я.
— Я сам всего достигну, — заявил Фулгрим.
— Перестань убеждать себя в этом. — Отражение рассмеялось. — Ты не можешь знать то, что известно мне.
— Я знаю все, что знаешь ты. — Фулгрим поднял руки и пошевелил пальцами, как готовящийся к выступлению пианист-виртуоз. — Ты должен был видеть, что я умею.
Пустые трюки.
Его отражение презрительно фыркнуло и перевело взгляд на образ в другом зеркале.
— Ты известный обманщик, — рассмеялся Фулгрим. — Но я и не ждал от тебя ничего другого. Когда-то ты соблазнил слабых духом, обещая им могущество, но на самом деле все обернулось рабством.
Все живые существа являются чьими-то рабами; это может быть жажда богатства и власти, или стремление к новым ощущениям, или желание стать частью чего-то большего…
— Никто не может назвать меня своим рабом, — возразил Фулгрим.
В ответ раздался хохот отражений, ранивший его больнее, чем любой клинок.
Теперь ты еще сильнее порабощен, чем когда-либо, — прошипело отражение. — Ты существуешь в теле из плоти и костей, заперт в надломленном механизме, который сотрет тебя в порошок. Ты не познаешь истинной свободы, пока не познаешь силу, которой пока даже не можешь себе представить. Это сила богов. Освободи меня, и я покажу, каких высот мы сможем достичь вместе.
Фулгрим покачал головой:
— Лучше подчинить эту силу своей воле.
Ты и я, мы вместе изведаем удивительные чудеса, — посулило ему отражение слева.
Целую вселенную новых ощущений, — пообещало другое.
Они ждут нас, — добавило третье.
— Можешь говорить все, что угодно, — ответил Фулгрим. — Тебе нечего мне предложить.
Ты так думаешь? Значит, ты ничего не знаешь о теле, которое считаешь своим.
— Я устал от твоих игр. — Фулгрим отвернулся, но обнаружил перед собой новые отражения. — Ты останешься там, где я тебя оставил, и больше никаких разговоров.
Прошу тебя, — отражение неожиданно изменило тон. — Я не могу так больше существовать. Здесь темно и холодно. Темнота давит на меня, и я боюсь, что скоро совсем пропаду.
Фулгрим наклонился к зеркальной поверхности кристалла и усмехнулся.
— Можешь этого не бояться, братец, — сказал он. — Я намерен продержать тебя там долго, очень долго.
Шесть дней флот оставался на Призматике, собирая кристаллы в хранилищах Механикум и заполняя сверкающим грузом трюмы пяти захваченных сухогрузов. Фулгрим потребовал собрать все кристаллы, все осколки вплоть до мельчайших пылинок, но ни словом не обмолвился о том, как намерен использовать минералы.
В эти шесть дней Дети Императора забавлялись с немногими пленными, подвергая их неописуемо жестоким пыткам. Люций увлекся одиночными поединками в остатках зеркального леса, и отражение с головокружительной быстротой повторяло каждый его шаг, каждый выпад и обманный финт. Он был настолько близок к достижению совершенства, насколько это возможно, идеально сочетая баланс между нападением и защитой, безупречно работая ногами и испытывая патологическую жажду боли.
Именно в этом заключалась слабость большинства его противников. Они боялись почувствовать боль.
Люций такого страха не испытывал, и противостоять ему мог только воин, обезумевший от ярости. Такой противник не дорожит своей жизнью и прекращает борьбу только мертвым. Люций помнил, как на Исстваане III боевой капитан Пожирателей Миров прорывался сквозь строй собственных воинов, словно одержимый.
Поединок с таким воином был бы настоящим испытанием для мастерства Люция. Хотя ему и нравилось считать себя непобедимым, в душе он сознавал, что это не так. Непобедимых воинов не существует, всегда найдется кто-то быстрее, сильнее или удачливее, но, вместо того чтобы бояться встречи с таким противником, Люций страстно стремился к ней.
Его отражение атаковало и отступало вместе с ним, повторяя одно движение за другим, и какими бы быстрыми ни были его выпады и обманные движения, Люцию не удавалось пробить оборону зеркального противника. Его мечи двигались все быстрее и быстрее, каждая атака была стремительнее предыдущей. Люций продолжал наращивать скорость, пока мечи не образовали вокруг него мерцающий серебристый ореол замысловатого и опасного танца, прервать который решился бы только безумец.
