Декстер Смит, боже правый!
... если он знает, где был этот госпиталь.
Джек улыбнулся своим мыслям. Он впервые встретил этого человека несколько часов назад и уже думает просить его об одолжении, словно они старые друзья.
Он заметил мерцающий свет снова, и вскочил, полный любопытства. Тот исчез за углом храма, но на этот раз он был уверен, что видел его. Он огляделся. Похоже, что никто ничего не заметил.
Он на секунду задумался об этом, но после любопытство, как обычно, взяло верх и он последовал за сиянием.
Стояла ночь, но сияние множества свечей почти ослепляло. Джек несколько раз почти что терял светящуюся фигуру, но, в конце концов, догнал ее.
Он последовал за ней, на задний двор храма, и дальше, через ограду отмечавшую границы святой земли. Она выглядела чисто символической. Очевидно никто не хотел селиться так близко с мемориалом Благословенной Деленн, и что бы тут ни было раньше — оно было разрушено давным давно.
Перед ним было только одно строение. Мерцающий свет был виден в его окне. Джек подошел к нему.
Это была хижина, достаточно большая для, пожалуй, двух человек, если они будут жить очень скромно. Она выглядела обжитой, и в любом случае непохоже было, что здесь мог остаться нежилой дом.
Дверь была чуть приоткрыта. Он помедлил, глядя на нее.
— Привет... — позвал он.
Ответа не было.
— Привет?
Все так же без ответа.
Движимый единственно любопытством, он открыл дверь и вошел.
Он увидел множество вещей сразу. Простую, но явно хорошо ухоженную обстановку комнаты. Незаконченный, но мастерский портрет человеческой женщины со светлыми волосами, падавшими на лицо. Весьма потрепанную копию "Уроков у ног Пророка" на столе. Тающий отблеск золотого сияния в воздухе.
И неподвижное тело Декстера Смита на полу.
* * *
Она принялась исследовать Широхиду. Это место было и удивительным и пугающим. Каждый камень хранил историю, каждый коридор — рассказ, каждая комната — эпическую поэму. Пока ее дед оставался в большом зале, она принялась за поиски — без определенной цели и наугад, и любопытство взяло верх над страхом.
Она прошла вдоль стен, и хоть небо было чистым, на миг она увидела себя среди жестокой бури. И еще там стояла на коленях женщина, ее кровь смешивалась с дождем, и над ней стоял мужчина с оружием в руках.
Просто призрак. Один из многих. Дед не стал рассказывать о них, хотя он много рассказал про остальных.
Была давно заколоченная комната. Дверь ее была испещрена святыми знаками, хранящими от смерти. Она долго трудилась над ней, пока наконец не проделала дыру достаточно большую, чтобы проскользнуть внутрь.
То, что она увидала там глубоко ужаснуло ее, и она сбежала оттуда — дрожащая и плачущая. Дед после рассказал ей историю Семи Дней Алых Слез, и после ее преследовали кошмары, в которых виделось что Алое Крыло преследует ее и кровь струится из его глаз.
Она нашла главные храмы Клинков Ветра, каждый камень которых был памятью о славе мертвых воинов. Она долго оставалась там, благоговея перед этой мощью.
Она нашла то что осталось от архивов Широхиды. Они были неполны и сильно подпорчены, на диалекте, в котором она понимала едва ли каждое третье слово, но все равно она прочитала их. Дневники Кененна, Каменного Крыла, Йама, Железной Горы и Акемайн, одной из девяти Первых Воинов–женщин Клинков Ветра. Что–то в них пугало ее, что–то поражало и восхищало ее.
После того она много говорила с дедом. Порой он не отвечал, замкнутый и хмурый, но порой он был больше похож на того, кем она его знала — прямой, открытый, и почти что многословный.
— ... Понимаешь, Акемайн любила его, но ее долг перед Широхидой был важней, и она вела ее армии на войну против Лунных Щитов, Говорят, что она встретила его лицом к лицу в денн'ча и сама умерла вскоре после этого. Кто–то говорил, что умерла она от горя, но остальные утверждают, что ее доконала болезнь, которая терзала ее всю жизнь.
— Какая из них — Акемайн?
Он указал на статую и она почтительно рассмотрела ее. Статуя сделала Акемайн выглядящей такой же мрачной и неподвижной как и остальные, но ее дневники — то немногое, что Дералайн смогла понять — рисовали женщину много более живую и любящую. Там были стихи.
— Я сомневаюсь, что она очень похожа. — сказал ее дед. — Во всяком случае — не по внешности, По всем записям — она была очень маленькой, бледной и часто болела. Но ее дух — вот он был камнем, и именно это отражает статуя.
Вскоре после этого разговора она увидела плавающие в воздухе огоньки и призрака, который собирал их.
Она еще не забиралась так глубоко. Большой храмовый зал был самым дальним местом, где она уже была. Но Широхида была построена в горах, и поднимаясь высоко в небеса, она также уходила глубоко под землю; как одним целым из земли и неба были и сами Клинки Ветра.
Здесь было темно и даже в ровном сиянии ее светящегося шарика она могла видеть не дальше чем прямо перед собой. Все же она продолжала идти, и когда она услышала тихое пение — первой ее мыслью было, что это всего лишь эхо или просто ее воображение.
Потом она вошла в зал и увидела призрака.
Он не был минбарцем. Она не знала, кем он был, потому что никогда прежде ничего подобного не видела. Кожа его была серой, как подметка, а глубоко в высоком лбу был расположен третий глаз.
Повсюду вокруг него плавали маленькие сгустки света. В его руке покоилась сфера, внутри которой свивались и танцевали светящиеся пятна.
Он смотрел на нее.
— Дитя идет. — сказал он сухим. хриплым, низким голосом. — Десятилетия и десятилетия я ждал возвращения ребенка, а вернулся ли также наследник? Здесь ли спаситель Голгофы, вернувшийся к родовому трону, вновь требовать свое наследство?
Голос был завораживающим, удивляющим и пугающим — как и все здесь. Она могла лишь безмолвно глядеть на чужака.
— Я задал вопрос, дитя. Ребенок не понимает? Его рот не может открыться, его сердце молчит? Здесь ли спаситель Голгофы?
— Я... я не понимаю о чем вы. — наконец сказала она. — Мой дедушка здесь. Он наверху.
— А есть ли у него имя, дитя?
— Я... да, да. Его зовут Парлэйн.
— Ахх... как было обещано. Если я прождал достаточно долго, следя и выжидая в компании одних лишь душ, и памяти о Истоке в поддержку, то значит вернется и спаситель. Камень умеет терпеть, а он более подобен камню, чем я. Я вижу так много в тебе от воздуха, дитя, так много от эфира — движение и изменчивость... Но он есть камень, неподвижный и терпеливый. В тебе мало от его крови, верно. Мало, но быть может достаточно, и быть может — больше в твоих детях, верно?
