— Приближайся к этому судну.
Паника затопила пилота. Фрегат был цвета засохшей крови, красный шрам в небесах, и даже издалека он мог видеть облака обломков, которые остались от слишком близко подошедшего к нему корабля.
— Корабль блокады, — слова в спешке слетели с его губ, — они уничтожат нас, даже если на борту нет инфицированных.
— Тут нет заразы, — ответил пилигрим, усталость сквозила в его голосе, — делай, что я сказал.
Вонороф взглянул в иллюминатор и встретился глазами с этим человеком. В его глотке мгновенно замерли все аргументы, и он понял, что его голова деревянно кивает. Воля пилигрима легко была подавлена, и он быстрыми движениями развернул транспорт, выводя его на прямой курс пересечения с фрегатом. На каком-то уровне, маленькая часть разума Вонорофа взбунтовалась от такого внезапного принуждения, но это был слабый и тонкий голосок, который протестовал против доминирующего присутствия в его сознании.
Он вытер блеск пота с лысины и облизнул пересохшие губы. Выйдя из кабины, он обнаружил свою компаньонку у входа, та смотрела на него спокойным, пристальным взглядом. Он увидел в нем осуждение, намек на это был столь тонким, что его мог заметить только тот, кто достаточно хорошо ее знал. Он проигнорировал вспышку раздражения, которая возникла внутри, и закрыл люк, оставив Вонорофа выполнять его приказы.
— Ты подвергаешь нас риску, — сказала она ему, — астартес наверняка уничтожат шаттл.
Женщина кивком указала в направлении фрегата.
— Ты видел цвет обшивки. Кровавые ангелы. Им неизвестно милосердие.
— К счастью для меня, я не ищу его.
Она покачала головой.
— Мы должны попытаться тайно приблизиться к внешней лунной колонии и затем…
Он поднял руку, заставив ее замолчать.
— Марайн, я знаю, что я делаю. Доверься мне.
Ее глаза сузились, и не озвученный заряд эмоций пробежался между ними. Вопрос доверия был свежей раной, широко зиявшей между ними. После длинной паузы, он прошел мимо, еще одна трещина в доверии.
Марайн наблюдала, как мужчина прокладывал себе путь сквозь массу наспех уложенных пожитков, роясь в глубинах шкафчика с оборудованием.
— Ты так уверен в себе Рамиус.
Она взглянула на него другими глазами, забавно, что он оказывал на нее такое воздействия, не раз и не два, а снова и снова. Первый раз, когда Марайн смотрела на него, она боялась Рамиуса, хотя ее учителя запрещали выказывать даже малейший намек на это. Человек, которого она боялась тогда, отличался от человека, которого она была научена уважать; в свою очередь, тот человек отличался от того Рамиуса, с которым она спала, и который показывал свою любовь; и вновь, он был не тем мужчиной, которого она видела сейчас, пьющий воду из бутылки, нажимающий на свое лицо так, будто кожа на нем была плохо висящей маской.
— У тебя глаза солдата, — сказал он тихо, призрак улыбки мелькнул на его лице, — внимательные.
— Я и есть солдат, — возразила она, — это то, чем я занимаюсь.
Рамиус отвернулся.
— Здесь не война.
— Ты ошибаешься, — ответила Марайн, — здесь всегда война. Если бы это было не так, ты бы не нуждался в ком-либо вроде меня.
Он взглянул в иллюминатор.
— Ты больше, чем просто защитник…
Невысказанная часть заставила ее губы свернуться.
— Однажды, возможно, но не сейчас. Этот путь калечит нас.
Рамиус быстро повернулся к ней. Эта боль в ее глазах была ли каким-то проблеском предательства? Ожидал ли он, что Марайн примет его сторону во всем этом? Она никак не отреагировала, выражение ее лица было совершенно естественным.
Он читал ее мысли в глазах, он мог полностью открыть их и вывернуть ее разум наизнанку, если приложить достаточно психических сил, но Рамиус был пуст от усилий, хотя он ненавидел признавать это, он чувствовал вину. Осуждающее лицо Марайн, ее желтовато-коричневая кожа обрамляла линию губ и темные глаза, оно обвиняло. Упрекало его за ошибки, за безумие. Она винила его во всем, во всем, что произошло на Орилане. Он не мог спорить с ней. Это была правда, его любопытство и высокомерие стоило жизни целому миру. Марайн приблизилась к нему и он почувствовал волну адреналина, когда ее губы начали шептать ему на ухо, слишком тихо, чтоб нарушить уединение тамбура.
— Ты должен искупить это, Рамиус. Признай свои ошибки и проси прощения.
Несмотря на то, что шепот был тихим, это требование было пронзительным как крик. Он отпрянул, не в силах скрыть внезапный, неприкрытый страх на своем лице.
— Я… я не могу, — прохрипел Рамиус.
Разочарование Марайн окрашивало слова.
— Ты умрешь от рук Кровавых Ангелов, вместе со всеми на этой развалюхе. Ты до сих пор раздумываешь над своим покаянием.
Она оставила его размышлять над словами, спускаясь обратно в туннель, ведущий в грузовой отсек лихтера.
Корабль имел одно отделение, которое считалось "люксовым", по крайней мере, по сравнению со стандартом корабля. Вдобавок к потертым перегрузочным люлькам, снятым с поврежденного огнем космического лайнера и сломанной голосферы для развлечений, больше лихтеру предложить было нечего. Кабина была забита людьми, каждое сидячее место было занято, каждый дюйм полностью покрытого обивкой пола был заполнен телами. В воздухе висел густой запах людей, так как вентиляторы не справлялись с миазмами, исходящими от беженцев. В других обстоятельствах, возникли бы драки, когда люди начали бы захватывать больше пространства, но не в этот раз. Пассажиры, которые купили или умаслили свой путь на шаттл Вонорофа были слишком напуганы, чтоб делать что-то еще, кроме как следить друг за другом в поисках изменений. Мертвая женщина лежала в одном из проходов, ей размозжили череп ботинками ее же соседи. Как раз перед взлетом она начала корчиться и они как один набросились на нее и убили ее прямо там, где она сидела, в страхе, что мутации перекинуться с ее тела и наступит их очередь. Страх управлял ими, никого из них не волновало, что ее паралич мог быть вызван чем-то иным. Никто не посмел кашлянуть или заговорить. Никто из них не хотел быть следующим. Этот отсек примыкал к инженерным переборкам. Идущее по все длине корабля, они были полны труб с дыхательной смесью и трубопроводами, отмеченными загадочными символами, которые понимали только Механикус. Через эту загроможденную артерию, темнота струилась как жидкость, протекая по любым поверхностям. Когда она прошла стену кабины, она замерла. Она чувствовала там жизнь, очень близко. Очень напуганную. Тьма собрала свои края и сжалась в шарик алмазной твердости, формируя острие лезвия. Быстрым движением вонзилась в металл и проделала там дыру с палец толщиной, прямо за плечами тучного, потеющего мужчины. Удерживаемый весом плоти, он мог только махать руками и вопить, когда форма пробилась через его позвоночник и начала распространяться по телу. Перед смертью, он разорвал рубашку на груди, и затем тьма прорвалась потоками из пор его кожи, выворачивая его наизнанку. Люди с каждой стороны от толстого мужчины деформировались как текущий воск от свечи, отращивая грозди зубов и глаз, которые выскакивали из фурункулов. Все одновременно отреагировали, закричали, начали ползти, масса людей, старающихся силой протиснуться в узкий люк, подальше от волны изменений. Темнота напала на них, дарую им разложение и разрывая на части их тела. Она сформировала рудиментарную пасть из густого потока гноя и изогнулась, выдувая из сотворенного рта воздух. Воздух визжал и искажался до тех пор, пока не превратился в узнаваемое слово.
