Они казались потерянными, словно не знали, что делать дальше. Они не будут участвовать в строительстве и восстановлении, не увидят, что случится после.
Влка Фенрика умела лишь одно.
Вздымаются искры. Память спрессовывается, будто кожа на трупе, сжимаясь на все более выступающих костях, заставляя открыться челюсти в беззвучном крике. В глубоких озерах темной воды мы наблюдаем за отражением звезд. Я вижу Волков наследниками, последними стражами древнего государства, которое столь старо и запущено, что превратилось в жалкие руины. Но они до сих пор охраняют его, словно псы, оставленные сторожить дом, которого они не могут постичь.
И до тех пор, пока они живы, сказание будет продолжаться, рассказываться и пересказываться скальдами вроде меня, таким воинам, как вы. Будет гореть костер. Мы будем чуять дым копаловой смолы[170]. Возможно, самих людей я не увижу, но зато буду различать похожие на наскальные рисунки тени, которые на стены пещеры будет отбрасывать плюющийся огонь и которым капризный костер придаст иллюзию движения.
Я буду пытаться прислушиваться к бормотанию людей, чтобы суметь открыть секреты мироздания и узнать все истории, от первой до последней.
В самой глубокой и холодной части пещеры мрак освещается морозным синим сиянием. Воздух стерилен, словно скала в сухих полярных горах, где не хватает воды, которая может стать льдом. Она очень далеко от ласкового тепла костра в пещере, вдали от бормочущих голосов и аромата дымящихся смол. Именно здесь я просплю большую часть своих дней. Я слишком опасен, чтобы остаться в Стае. Я знаю слишком много, и слишком многое знает меня. Но я понравилсяВлка Фенрика, и из-за своей странной, ворчливой сентиментальности они не могут заставить себя быстро и милосердно обрезать мою нить.
Поэтому меня уложат спать в хладный лед, в стазисе глубоко под Эттом, в обществе одного лишь Кормека Дода и других ворчливых дредноутов. Никому из нас здесь не нравится. Никто из нас не выбирал остаться здесь. Мы скучаем по огню. Мы скучаем по свету. Мы пересмотрели все сны уже сотню, даже тысячу раз. Мы знаем их наизусть. Мы не выбирали тьму.
И все же, когда нас тревожат или воскрешают, нам тяжело смотреть на свет.
Если вы решили разбудить нас, значит, настали тревожные времена.
Я стою на поляне в Асахейме, где в последний раз видел Хеорота Длинного Клыка живым, но теперь рядом со мной Волчий Король. Воздух прозрачен, словно стекло. К западу за мощным снегопадом и могучим хвойным лесом возвышаются горы. Они белые, столь же чистые и острые, как клыки. Я прекрасно понимаю, что темные свинцовые небеса позади них вовсе не грозовые облака. То другие горы, еще более высокие, столь необъятные, что при одном их виде человек чувствует себя насекомым. Там, где утесы, подобно шипам, пронзают небо, сгущаются ужасающие штормы зимнего сезона Фенриса, суровые, словно боги-отцы, и непредсказуемые, как лживые демоны.
Это последний час последнего дня, после которого я добровольно уйду в стазис.
— Ты понимаешь, почему? – спрашивает Волчий Король. Его голос походит на утробное урчание леопарда.
— Да, — отвечаю я. – Понимаю.
— Огвай высоко отзывался о твоих талантах скальда.
— Ярл добр ко мне.
— Он честен. Именно поэтому я держу его. Но ты же понимаешь, что нельзя играть сломанной фигурой на доске.
— Понимаю.
— Ты помнишь сказания. Нам бы не хотелось утратить их. Будущие поколения должны услышать эти истории и извлечь из них уроки.
— Я сохраню их для вас, лорд, — говорю я. – Они навсегда останутся в моей памяти.
— Хорошо, — произносит он. – Убедись в этом. Я не буду приглядывать за Влка Фенрика вечно. Когда я уйду, им следует услышать эти истории.
Я смеюсь, думая, что он шутит.
— Вы никогда не уйдете, лорд, — говорю я.
— Никогда – долгое время, — отвечает он. — Я живуч, но не бессмертен. Если чего-то раньше никогда не случалось, это не означает, что этого никогда не произойдет.
— Всегда что-то случается впервые.
— Именно, — соглашается он.
— Беспрецедентное. Как… астартес, сражающиеся с астартес? Как Стая, которую призвали покарать другой легион?
— Это? – отвечает он. Он смеется, но смех этот печальный. – Хьолда, нет. Это не беспрецедентно.
Я не знаю, что сказать. Я никогда не знаю, когда он шутит. Мы смотрим на лес. С небес падает первый снег.
— На Фенрисе есть волки? – спрашиваю я.
— Иди и узнай, — говорит он мне. – Иди же.
Я смотрю на него. Он кивает. Я начинаю идти по снегу к линии леса. Затем срываюсь на бег. Я плотнее укутываюсь в шкуру, которую когда-то подарил мне Беркау, словно во вторую кожу. В необъятной тьме вечнозеленого леса замечаю смотрящие на меня глаза: яркие, золотые с черными точечками зрачков. Они ждут, десятки тысяч пар глаз смотрят на меня из лесных теней. Я не боюсь.
Я больше не боюсь волков.
Волчий Король следит за мной, пока я не исчезаю среди деревьев.
— До следующей зимы, — прощается он.
Онн, тра, фиф – «один», «три», «пять», подробнее здесь — http://rjschellen.tripod.com/ScandNums.htm. В данном случае — названия Великих рот (вроде).
Ярл – высший титул в иерархии средневековой Скандинавии, а также само сословие знати.
Хеорот – буквально «Оленья палата», согласно «Легенде о Беовульфе», ее приказал выстроить король Хротгар, чтобы ему было где пировать со своими воинами. Хеорот окружали топкие болота, а в их недрах, в подводной пещере, жило свирепое чудовище — Грендель, вместе со своей матерью, столь же кровожадной, как и он сам.
Амлоди (или Амлет) – в языках средневековой Северной Европы это имя стало оскорбительным прилагательным, означающим «тупая скотина», «животное» в самом уничижительном смысле этих слов. Амлоди/Амлетом звали викинга, чья жестокая месть вошла в легенды и послужила основой для «Гамлета».
Варангр – от «Варангер-фьорд», залива в Баренцевом море.
Охтхере (или Оттар) – норвежский викинг-путешественник, в свое время побывавший во многих странах Северной Европы.
Вюрд — в скандинавском язычестве, предназначение человека в этой жизни, его жизненная цель высшего порядка, предопределенная ему от рождения.
