Торин солидно прокашлялся и начал долгую, обстоятельную беседу с королём о том, сколько надо набрать мечей, каков предел «верной платы» (морские дружины требовали в случае неудачи похода выплаты некоего вознаграждения для покрытия их издержек и в утешение за невзятую добычу), кого, кроме Фарнака, поимённо хотел бы увидеть король в числе союзников, каким временем располагает он со спутниками и нет ли у повелителя верных людей в Умбаре на случай неожиданных осложнений…
Эодрейд отвечал, но Фолко почти не слышал слов короля. Хоббит давным-давно забросил то, что гномы порою уважительно именовали «магией». Но вот сейчас он, как в далёкие дни войны с Олмером, пытался мысленным взором проникнуть в самую душу Эодрейда, понять, что подвигло умного и справедливого короля на столь странное, жестокое, совершенно ему не свойственное решение. Что? Или кто? Все эти десять лет Фолко не забывал о том, что Храудун – он же Саруман – жив-живёхонек и до сих пор таится где-то в восточных пределах; кто знает этого отца лжи, уж не взялся ли он за старое? Фолко помнил, как мастерски ссорил друг с другом соседние деревни старый странник Храудун в последние годы истинного Арнорского королевства…
Пальцы правой руки хоббита лежали на тёплой рукояти кинжала. Левую он положил на стол так, чтобы камень в перстне эльфийского принца был одновременно направлен и на Эодрейда, и виден ему, Фолко. Хоббит впился взглядом в лицо короля, приводя себя к полному внутреннему молчанию. Серая мгла затопляла сознание; мало-помалу начал гаснуть и окружающий мир. Хоббит более не чувствовал собственного тела; казалось, он парит в неведомом призрачном океане, где, кроме него, остался только один живой человек – король Эодрейд. Внезапно прямо перед хоббитом появилось сияющее, огненно-алое существо – он с трудом узнал того самого мотылька, что мирно трепетал крылышками в такт дыханию Фолко, укрытый в глубинах синего кристалла.
Откуда-то из-за спины Эодрейда лучился яркий, обжигающий глаза свет. И не просто лучился – он пронзал короля насквозь, бился огненными сполохами в его сознании, наполняя силой и ненавистью к врагам. И туда, к этому свету, стремглав мчался также и крылатый дар принца Форве. Хоббиту чудилось: он, Фолко, тоже взмывает в поднебесье вслед за чудесной бабочкой. Серая мгла чуть расступилась, мелькнули изломы коричневых гор, сверкающие ледяные короны на вершинах, полоса лесистых всхолмий и, наконец, – беспредельность моря. Откуда-то из-за горизонта, из тех краёв, где солнце стоит прямо над головой, струился этот свет… Мотылёк купался в его лучах, и вдруг – лёгкие крылья окаймил огонь, стремительное пламя пробежалось по телу летучего создания, обращая его в невесомый пепел… И в тот же миг навстречу Фолко рванулась земля.
Он пришёл в себя от льющейся сверху ледяной воды. Увидел полные тревоги лица гномов и Эодрейда и привстал.
Оказалось, что он свалился со стула, да так неудачно, что в кровь разбил лоб. Удар о каменный пол был настолько силён, что хоббит впал в забытьё. Но… что же он только что видел? Взгляд хоббита первым делом упал на перстень – там всё оставалось по-прежнему, огненный мотылёк плавно взмахивал крыльями, целыми и невредимыми…
– Прошу простить меня, м-мой повелитель, – выдавил из себя хоббит.
– А разве что-то случилось? – невозмутимо произнёс Эодрейд. – Так на чём мы остановились, почтенный Торин?
Правитель действовал согласно светскому кодексу Рохана – не замечать, если кто-то попал в смешное или нелепое положение.
Фолко поднялся, стирая с лица воду. Щёки его пылали от стыда. Не чуя под собой ног, он кое-как уселся на своё место.
И всё-таки, что же ему предстало? Едва ли это можно приписать удару головой об пол. Странный свет, бьющий в спину Эодрейду…
И это видение… Путь на неведомый Юг – туда, к Умбару и Хараду… Значит ли это, что Фолко и гномам предстоит теперь дорога на полуденные рубежи Средиземья? Первое странствие было на Восток; теперь, выходит, нужно идти на Юг? Но можно ли верить всему явленному? Ох, нет, лучше уж поверить, а то прошлый раз всё сомневались и сомневались…
Вопросов, однако, оставалось куда больше, чем ответов. Откуда взялся загадочный свет? Почему он действует на Эодрейда и не действует, скажем, на него, Фолко? Кто знает… А сил, чтобы разобраться во всём, не хватает. Как помогли бы сейчас эльфы!.. Но их нет, и, значит, придётся рассчитывать только на себя.
– Не могу сказать, что это дело мне по сердцу, – угрюмо говорил тем временем Торин. – В случае неудачи поход поставит Рохан на грань гибели. Нужно ли доказывать это? С Исенской дуги ушла живой половина войска. И тогда оно, это войско, было в десять раз больше того, что мы можем выставить сейчас. В Весеннем походе участвовало тридцать тысяч всадников, а теперь? Десять едва наскребём…
Эодрейд кивнул:
– Ты прав. Победы стоили нам недёшево… Но рассуди сам – почему мы выводим в поле только десять тысяч вместо тридцати? Да потому, что большинство выживших в Исенской битве были ветеранами. Десять лет не прошли даром. Бойцы постарели. В поле их уже не выведешь. Но они ещё могут – и ой как могут! – сражаться на стенах крепостей. А наши горные убежища себя оправдали. Ведь ховрарам так и не удалось взять ни одно из них!
– Но если полевая армия погибнет – кто придёт на помощь осаждённым? – упрямо гнул своё Торин. – Ведь мы же считали, что шесть тысяч можем отправить в бой, только шесть тысяч! Три тысячи придётся оставить на Востоке. Одну – заслоном на Исене. Иначе никак.
– Я готов рискнуть и не оставлять на Андуине ни одного копья, – решительно заявил Эодрейд. – Дома легко восстановить. Добро легко вывезти. А войско, ты прав, должно вернуться. Будет войско – и остальное появится.
– Едва ли это понравится людям… – проворчал Торин. – Только-только одна война закончилась…
– Но ведь мы не завтра же выступаем, – возразил Эодрейд. – Армия останется в Хорнбурге. Я буду ждать вашего возвращения, потому что без Морского народа справиться с врагами куда как нелегко.
– А если нам не удастся набрать четыре тысячи мечей? – встрял Малыш. – Если эльдринги откажутся?
– Тогда и будем думать, – с непроницаемым видом ответил правитель.
«Он не отступит и тогда, – подумал Фолко. – В него словно вдохнули некий гибельный порыв… и король уже не может остановиться».
Разговор замирал. Все наставления получены; верительные грамоты вручены; Торин и Малыш выразительно косились на хоббита.
– Тогда мы просим позволения откланяться, – поднялся тот. – И всё же, мой король, могу я, уже после того как мы получили приказ и, разумеется, постараемся исполнить его наилучшим образом, могу ли я спросить вас, как давно родился этот план? После Тарбадской битвы вы ни разу не высказывали подобных мыслей.
