Понятное дело, что лошадь Зараза в качестве рассказчика в расчет не бралась — она была всенепременно лаконична: глубоко вздохнет и взгляд сделает очень выразительный. Понимай ее, как хочешь.
Сознание лива не раздвоилось и, тем более, не расстроилось. Он не приобрел привычку разговаривать сам с собой. Он оставался вполне вменяемым, даже несмотря на потрясения и убийственные испытания психики. У Илейко действительно появился компаньон, а потом и другой.
Мишка вернулся к утру, посвежевший, если такая характеристика позволительна в отношении лешего. Он присел к затухающему костру, Илейко сразу же проснулся — видать научился чувствовать чужое присутствие. А вот Зараза никак не отреагировала. В смысле — никак отрицательно. Хийси ей пришелся по ее лошадиному нраву. Лив даже в глубине души возмутился: ему-то пришлось завоевывать, так сказать, благосклонность коняжки реальными добрыми делами — ежедневной кормежкой с овсом, чисткой всего ее туловища и лошадиным маникюром, то есть, надлежащим состоянием копыт. А Мишка прошептал что-то на Заразино ухо, потрепал по гриве — и все, та скопытилась. Иначе говоря, прониклась доверием и безграничной преданностью. Знают лешие заветное лошадиное слово, да и, наверно, не одно.
Илейко не допытывался у Хийси, где тот провел ночь. Он вообще полагал, что больше Мишку не увидит, но тот снова попросился в попутчики.
— Можно мне с тобой?
В ответ лив только пожал плечами и поинтересовался:
— Тебе зачем-то это нужно? Или просто по пути?
— Я тебе пригожусь, — сказал леший.
Илейко был не против, он даже, скорее, был "за".
— Имущества у меня никакого нет, на игру в карты, как я придумал, мне соваться рано: сдали властям один раз, сдадут и другой. Тогда уже не отвертеться, — попытался внести некоторую ясность Хийси.
— Каким же властям? — ухмыльнулся лив.
— Так ведь не сами по себе "заклятые" за мной гоняться начали, да, к тому же, сбившись в стаю.
— Я ведь тоже, в некотором роде, преследуем по закону, — вспомнив о своих "кабальных" бумажках, прибранных князем Володей, сказал Илейко. — Спокойно жить и мне не удастся.
— Вот и я говорю: два сапога — валенки. Мы еще побарахтаемся, как мыши в молоке. Глядишь — и сливки взобьем, — посчитав, что человек принял его в свою кампанию, леший обрадовался. — Буду при тебе конюхом. Идет?
— Идет, — Илейко пожал протянутую руку, с кожей, отливающей синевой.
Свернув ночевку, они двинулись вдоль озера, оставив под солнцем бугорок безымянной могилы. "Братской" назвать ее было никак нельзя.
Ливу хотелось у ближайшего истукана попросить прощения за оскорбление земли пролитой кровью. Не секрет, что в лесу деревянные, порой обросшие мхом, статуи стоят для того, чтобы принять на себя людскую просьбу. Ставили их добрые люди во имя Бога своего. Теперь-то многие и имени его не знают, полагая, что попы все самые сокровенные просьбы донесут до божественной сути в лучшем виде. Ну а те, в свою очередь, вполне возможно, что никогда не заботили себя обращением к Отцу всевышнему, довольствуясь очередным "Хозяином", которому не было никаких дел до того, что там требуется "рабам".
Хийси проникся идеей и даже подсказал, где такой истукан имеется. Пока они шли, никем не тревожимые, как-то сам по себе возник разговор на совсем отвлеченную тему.
— А тебе доводилось "заклятых" с деревень уводить? — спросил Илейко.
— Ну, так — что? — ответствовал Мишка. — На погибель их оставлять? Они же с людьми жить-то не могут, разве что до первого ужасного случая. Бесятся они, щедро оделяя окружающих злобой и ненавистью. А это, понимаешь ли, такая заразная штука. Надругается "заклятый" над одним слабым, а отравит вокруг себя — с десяток. А в лесу он сам по себе. Живет, пока живется, да недолго. Есть, конечно, те, что к людям выходят. Не для того, чтобы жить рядом, а совсем для другого. Но это редко. В основном — забираются они в самую глушь, да и пропадают совсем. Зато хоть в момент кончины наступает у них просветленье, ибо уходит бес, забирая "заклятье". Поставит несчастный сейд, если топор под рукой имеется — срубит истукана, да и отходит в свою Навь. Вот и вся лесная быль.
— Печально, — поджал губы лив.
— Уж как есть, — пожал плечами Хийси. — Ты вот, мил человек, скажи мне, за каким же лешим себя безоружным обозвал?
Илейко сначала даже не понял, о чем, собственно, Мишка спрашивает.
— А, — догадался он. — Так это не мое. Это Святогор брал на время попользоваться. Теперь мне приходится возвращать. Как же иначе?
— Иначе — никак, — согласился Хийси. — Вот только опасная это штуковина. Я бы сказал — чрезвычайно опасная.
— Ну да, — согласился лив. — От нее даже Горыныч пал, не говоря уже про атаманшу этих "заклятых".
— Она для тебя может быть опасной, — не дал возможности человеку рассуждать дальше леший. — Эта булава на самом деле может быть каким угодно оружием, даже мечом. Дело в том, что и не булава она вовсе.
Почему-то Илейко сразу же поверил словам Хийси. Уж если Святогор, который не мог по природе своей пользоваться рукотворным оружием, специально ходил за нею к Норнам, то все это было неспроста.
— Тебе повезло, что вчера был четверг. Говоришь, ладонь обжег? — спросил Мишка.
Илейко кивнул головой, хотя ничего про свой ожог лешему не говорил. Впрочем, узнать — дело нехитрое: смазанная барсучьим жиром кисть была замотана чистой тряпицей.
— А мог бы и всю руку спалить до костей, — Хийси озабоченно пожал плечами и развел руки в сторону. — Неужели метелиляйнен ничего тебе не сказал по технике, так сказать, безопасности?
— Да как-то не до этого было, — пожал плечами лив.
— Ты хоть имеешь какое-нибудь представление, что ЭТО такое? — леший выделил слово, даже глаза свои при этом округлил.
— Слушай, Мишаня, сейчас в лоб дам — не посмотрю, что ты контуженный, — сказал Илейко, которому надоела игра в тайны и значительность.
Хийси насупился, подошел к лошади и некоторое время шел поодаль нее. Зараза осчастливилась, неровно задышала и попыталась сжевать Мишке отсутствующее ухо.
— Какого лешего, Зараза! — возмутился тот, не очень, впрочем, искренне. Он решил идти молча, но не вытерпел, помычал какую-то мелодию, а потом повернулся к невозмутимо шагающему человеку.
— Ну, ладно, я тебе, так уж и быть, поведаю про эту тайну, — произнес он и сразу же добавил. — Вот только скажи мне: зачем ты ваше Герпеля обозвал женским именем?
Илейко удивился: разговор про "матушку" короля Артура был только между ним и Святогором. Да и говорили они, даже будучи наедине, не применяя истинные значения слов (Herra — вовсе не обозначает "госпожа", herra — это "господин", в переводе, см "Не от мира сего 1", примечание автора). То есть, Герпеля — это, с позволения сказать, Господин Сова. Или — Господин Совы. Мать Артура действительно носила имя "Сова" в миру. Так было принято у многих, в том числе и у народа квенов, живших на севере в стране Квенланд, что переводится, как "страна дев". Вообще, страной ее назвать было бы опрометчиво. Туда, например, убежала дочь знакомца Микулы Селяниновича метелиляйнена Яако Пунтуса вслед за своей легкомысленной мамашей (см "Не от мира сего 1", примечание автора). Иначе говоря, эта страна была женской вольницей. А воинственных дам, составляющих основное ее население, прозвали "амазонками". Не всю жизнь гражданки Квенланда "амазонили". Устав доказывать свою силу, они уходили к мужчинам, чтобы наслаждаться слабостью. Не все, конечно. Жена вот пресловутого Яако так и осталась. А Сова — нет.
