Дубки, которые я приметил еще до отлета, цепко держащие листву и поздней осенью, сейчас под злым натиском тянут по ветру мокрые, темные, скрюченные и голые ветви.
Умер Галактион… снискавший славу «спасителя марсиан»… Он руководил группой ученых, нашедших в космосе «Хранилище Жизни». Но пробудил меня к жизни его брат Даль.
Не такой был человек Галактион, чтобы ради марсиан посвятить свою жизнь преображению Марса.
Это скромно и самоотверженно делал Даль. И задолго до ознакомления с письмом-завещанием, которое оставил перед смертью брату Галактион, я допускал, что не он подлинный автор замысла преображения Марса.
Так оно и оказалось. Академик Петров пожелал, чтобы после его смерти должное воздали и его младшему брату, предложившему создать искусственную атмосферу Марса. Академик Петров, уйдя из жизни, хотел показать свое истинное благородство, разделяя славу с братом.
Но не таков был и Даль Петров, чтобы этим воспользоваться. Он никому, кроме меня (да и то много времени спустя), не показал письма-завещания. Но я чутьем подозревал истину, когда вместе с Эрой толпился среди учеников и старцев в мрачноватом зале крематория, напоминавшего нам тесный храм древности, хотя он стоял не на вершине уступчатой пирамиды, а среди могил, окруженных старинной крепостной стеной.
По воле покойного, его прах должны не предавать земле, а развеять по ветру в поле.
Он всю жизнь работал в поле, отыскивая древние захоронения. Своим посмертным требованием он отнимает возможность у будущих археологов найти свое истлевшее тело. Может быть, потому, что ему знакомо его собственное отношение к найденным останкам?
Играет трогательная и торжественная музыка.
Потом смолкает.
Перед небольшой оградой, отделявшей гроб с покойным, стоят его близкие и почитатели. Один за другим подходят к его изголовью почтенные старые люди и говорят о заслугах ушедшего академика перед наукой.
Сделать это предстоит и мне, представителю благодарной иной планеты. Не скрою, мне тяжело выразить признательность марсиан только одному академику Галактиону Петрову. И, стоя у его изголовья, я передаю сердечное спасибо Марса всем людям.
…Несмотря на столь печальные обстоятельства нашего возвращения на Землю, Эра поначалу как будто ожила.
Повышенная тяжесть не угнетает ее, поскольку все время полета от Марса до Земли мы с нею провели в нагрузочных костюмах из эластичной материи. Ее натяжение постоянно заменяло земное притяжение, мускулы всегда находились в работе, поэтому мы прибыли на Землю вполне подготовленными к земной тяжести.
Однако скоро состояние Эры стало внушать мне еще большую тревогу, чем на Марсе. Мои опасения разделяет и профессор Неон Петров, и в особенности его сын Иван, врач.
Они настаивают на переселении нас с Эрой в космический институт анабиоза, подозревая, что причина ее недуга в первых неудачных попытках ее пробуждения. Эра изменялась не только внешне, но и внутренне. Ею овладело равнодушие ко всему, кроме собственного состояния. Я часто заставал ее перед зеркалом.
Даль снова уехал куда-то в Антарктиду или в Гренландию заканчивать переправку на Марс остатков ледяного покрова. Неон и Иван постоянно приходят к нам.
Зима никак не устанавливается. На улице слякоть. Снег если и выпадет, то тотчас тает. Уныние овладевает мной.
Раз приехали супруги Песцовы. Академик Леонид Сергеевич с Эльгой Сергеевной. Он, бодрый, огромный, едва ли не выше меня, грузный, шумный, все шутил, подбадривал меня. И мы даже сыграли с ним в шахматы, в эту мудрую игру землян, которую я успел передать в глубинном Городе Долга марсианам.
— «Бухли стволы, наливались соком», — приятным сохранившимся басом напевал он и, смеясь, добавлял: — Слова и музыка «машинные», — потом продолжал: — «В воздухе пахло промокшей корою». Вам шах, божественный Кон-Тики! Чуете, что промокло? Не кора, а ваша позиция! Электронная машина сдалась бы на вашем месте. Не хотите? Ну тогда… тогда… Гм… Что это он тут надумал? «В воздухе пахло промокшей корою…» Бррр! «Где-то весна брела стороною». А ведь есть ответ, бог Кетсалькоатль! Так неужели древние инки не знали шахмат? Какое упущение! Потому их и разорили разбойники испанцы. Должно быть, у них уже была испанская партия. Предлагаю ничью. Я же не конкистадор. Не хотите? Ну, значит, вы все-таки бог Кетсалькоатль! Такое выдумать на доске!.. Сдаюсь. Браво, Инко! Объявляю тебя чемпионом Марса!
Пока мы занимались с академиком Песцовым шахматами, Эльга Сергеевна и Эра уединились и секретничали. Когда они вернулись, у них был вид заговорщиц.
Я невольно сравниваю девичью фигурку и головку Эры с располневшей женой академика, грузной, почти как он сам, с одутловатым лицом и белоснежными волосами.
К сожалению, и у моей Эры волосы становятся серебряными, а лицо осунулось, глаза ввалились, как после тяжелой болезни.
Мне больно слушать, как Эра объясняет гостям, что платится сейчас за свое озорство на берегу Моря Смерти. Я-то от Неона и Ивана знаю, что все это не так. Недуг Эры не болезнь, а ускоренное старение, вызванное необратимыми процессами, происшедшими в ее организме после первых неудачных попыток ее пробуждения!
На следующий день я еду к Неону договориться о лечении Эры в космосе, может быть, невесомостью.
Решив увезти ее в космос к нашим друзьям, я возвращаюсь пешком со станции электрической дороги в небольшой наш домик, окруженный подмосковным лесом.
Снег все-таки выпал и заставил ветки елей пригнуться к самой земле, укрытой свежими сугробами.
Слепит зимнее солнце, отражаясь в стеклах нашей веранды. Дверь открыта, словно Эра не может дождаться меня. В ее состоянии это неосторожно, нужно остерегаться простуды!
В проеме двери стоит, выделяясь на фоне затемненной комнаты, темноволосая, прекрасная, счастливо смеющаяся юная Эра!..
Я бросаюсь к ней с протянутыми руками, не веря чуду, которое вижу. Но она отскакивает в глубь комнаты, кокетливо останавливая меня грозящим пальцем.
Занавеси на окнах прикрыты.
Вне себя от счастья, еще полный солнца, которое слепило в лесу, я отдернул занавеску, чтобы развеять полумрак, оглянулся на Эру и вижу ее испуганное лицо.
Сердце сжимается у меня. Я знаю, что люди умеют делать это! Очевидно, не зря секретничали Эльга Сергеевна и Эра! Только сама Эльга Сергеевна оставила свои волосы седыми, а Эра…
Волосы ее кажутся даже темнее, чем были когда-то. Они волнами ниспадают ей на плечи. Удлинившиеся глаза с потемневшими ресницами немного грустны, а губы, даже не красные, как бывало, а почему-то сиреневые, пытаются улыбнуться.
