Сомасундарам смотрел на меня с удивлением, которое при желдании можно прочесть в глазах рыбы, вытащенной из воды на горячий песок.
— Если ты говоришь, что так можно… Я собираю общину…
Под вечер, на закате солнца, когда крестьяне вернулись с полей и жара спала, все мужчины деревни — полноправные члены общины — собрались на центральной площади деревни. Сидели вокруг костра прямо на песке, хранившем тепло дня, и говорили, спорили до хрипоты. Я очень ясно помню, как над криками, взаимными обвинениями, спорами в безразличном покое плыли вечерние облака. В пыли искали зерна куры, где-то в соседних домах готовили еду, и запах лепешек заставлял желудок сжиматься от голода, но никто не расходился, и споры становились все жарче. И чем больше говорили, тем сильнее чувствовал я безнадежность. Возбуждение ожидания сменилось у меня удивлением, разочарованием, а потом и отчаянием. Старики просто не верили, что возможно земледельцу сменить мотыгу на боевой меч.
Впрочем, многие предлагали «более надежные» способы спасения.
Надо принести обильные жертвы богам, хранителям этой земли. И прежде всего, дикому охотнику и воину Муругану. Он защитит нас! — говорили одни.
Муруган получает в сотни раз более обильные жертвы в доме раджи. Он останется слеп и глух к нашим мольбам! — отвечали им другие.
Пусть скажет молодой отшельник, — крикнул кто-то.
Я встал, вышел на середину круга и сказал:
— Ведь именно потому, что сам человек — деятель, люди славят его, когда он добивается успеха в делах, и порицают его при неудаче. Разрывая землю плугом, мы разбрасываем семена и потом ждем дождя. Если засуха уничтожает посевы, мы в этом не повинны. Если мы не доби ваемся успеха, мы не впадаем в отчаяние, прокли ная судьбу. Мы роем поливные каналы. Наша дхар ма велит нам трудиться, и только на этом пути нас ждут благие плоды. Если бы мы только приноси ли жертвы богам и умоляли их даровать нам урожай, то поля наши были бы вечно голыми. Когда делу даже начала не положено, то можно быть уверенным, что и плодов не будет, — так говорил я в каком-то исступленном вдохновении, рожденном радостью собственного прозрения, не понимая, откуда берутся слова.
Я говорил — площадь молчала. Я не мог заставить крестьян прозреть. Они смотрели на меня со страхом и удивлением. За время жизни в лесу я успел забыть, как выглядели глаза моих земляков. Неужели я раньше просто не замечал, что они подернуты одинаковой серой дымкой, белки испещрены красными прожилками — следами горячих ветров, несущих колючий песок, а зрачки не черного, а какого-то выцветшего, болотного цвета. Влажная поверхность их напоминала обмелевший, заболоченный пруд, в котором .не осталось ничего, кроме нескольких упавших листьев. Я уже не помню, какой был взгляд у моего отца. Неужели и я сам так же смотрел на мир? Впрочем, у самого Сомасундарама в глазах чувствовалась какая-то твердая основа, словно гранитное дно проглядывало сквозь илистую воду. В тот момент, глядя на крестьян, я ясно осознал, что уже никогда не смогу вернуться к простой жизни своей общины. А что дальше? Неужели впереди у меня только лесная хижина?
Мы не можем сражаться с кшатриями, — говорили мне старики.
Ты — брахман, попроси богов о спасении.
— Жрецы могут пытаться умилостивить небожи телей. Но изменить поток реки жизни, прервать цепь поступков и воздаяний, даже боги не в си лах, — сказал я и сам удивился, откуда я это знаю.
Сомасундарам кивнул и добавил:
Да мы и сами пытаемся, как можем, заручиться милостью богов. Лепим из глины, высекаем из камня их лики, делаем подношения из цветов и фруктов, возжигаем благовония, но они все равно насылают на нас болезни и несчастья.
А может быть, надо больше жертвовать? — крикнул кто-то.
Несколько лет назад, во время великой засухи жители соседней деревни отдали все, что имели, в жертву богам, — ответил Сомасундарам.
— Дождь не пришел, и все в той деревне умерли. Да что там мы! Великие властители, я слышал, приносят великие жертвы. Десятки брахманов чи тают волю богов по звездам, поют гимны, льют в огонь топленое масло. А потом их армии сходят ся на полях сражений, и тысячи людей расплачи ваются жизнями за неугодные богам жертвы.
— Мы не можем драться с кшатриями! — вновь сказали старики.
Кто-то из молодых крестьян возразил:
-- А что нам остается? Если мы отдадим запасы, то все равно погибнем от голода.
-- Но кто-нибудь да выживет, а если не отдадим, то нас перебьют всех.
-- Мы не умеем сражаться!!
-- Надо научиться, — повторил я, — надо заставить кузнеца работать день и ночь, надо дать ему в помощь всех сильных юношей деревни, освободив их от работы в поле. Пусть куют мечи и копья. Я уверен, что это не труднее, чем сделать мотыгу.
Кто-то из стариков покачал головой, и поднявшиеся крики одобрения на той стороне, где сидели молодые крестьяне, затихли.
— Выковать хороший меч под силу только опытному оружейнику, — сказал старик. — Ору жие требует особой закалки. Многие секреты его изготовления не известны нашему кузнецу. На из готовление одного меча может уйти много дней. У нас нет времени, чтобы сделать оружие для всех, нет времени, чтобы упражняться во владении ко пьем и мечом. Кшатриев этому учат с детства…
Я увидел, как помрачнело лицо Сомасундара-ма, и он кивнул, соглашаясь. Над площадью повисло тягостное молчание. А старик продолжал:
Разве может толпа крестьян остановить колесницы? Ну, перебьют наши юноши один небольшой отряд, а потом из города придет все войско раджи, и от деревни не останется даже пепелища! Что может сделать лук, стреляющий камнями, против панциря, стоимость которого больше, чем вся наша деревня?
Так что, смиренно ждать, пока вас под пыткой заставят отдать зерно? — с горечью спросил я.
Сомасундарам взглянул мне в глаза, и я увидел там уже не безысходную тоску, а мужественную готовность принять все, что будет ниспослано судьбой.
— Карма, — сказал он. — Мы сами пожинаем плоды своих деяний…
Я вышел из круга и пошел с площади, непроизвольно ускоряя шаги, словно спеша уйти от беды, которая черной птицей кружила над склоненными головами крестьян.
Муни! — тихо окликнула меня Нанди. Она ждала меня, спрятавшись за одной из хижин. — Что случилось? — спросила она, заглядывая мне в глаза, словно стараясь сквозь пелену сумерек разглядеть дальний огонек.
Все бесполезно, — сказал я, — община меня не услышала.
Она опустила голову. До меня донесся аромат увядающих цветов, вплетенных в ее волосы. Пользуясь тем, что нас никто не видит, Нанди взяла меня за руку, и я почувствовал, как покой и теплая сила вливаются в мое сердце.
