Часто и для меня этих причин достаточно. Даже с благородными Саламандрами совсем недавно. И всё-таки были исключения.
— Он не носит символы крестоносца, — согласился я, — но он был таким же сыном Дорна, как и мы. Кровное родство простирается дальше геральдики ордена, Кинерик.
— Прошу прощения, господин.
— Прощение не требуется. Тебя не за что прощать.
Кинерик служил со мной только три недели и ещё находился под бременем традиций и ожиданий, которые появляются вместе с шансом снискать череп-маску. Мне предстояло решить допускать ли его к священным таинствам культа ордена — тогда он станет капелланом под моим командованием — или он вернётся в ряды простых братьев.
Кинерика ко мне направил мой повелитель Хелбрехт. А вот полёт на “Валькирии” был моим решением. Я всегда терпеть не мог тайны.
К поясу мёртвого воина был примагничен гололитический увеличитель размером с кулак человека. После того как я его снял и включил, возникло мерцающее синее изображение — призрак другого воина из другого города. Он был в доспехе с символами Небесных Львов и одной рукой держал череполикий шлем. Несмотря на блики, я рассмотрел, что у космического десантника чёрное лицо. Чёрное с рождения на далёком мире джунглей. В отличие от него моя кожа была белой, словно мрамор с прожилками. И у меня довольно смутные воспоминания о детстве. Всё что я помнил из ранних лет перед посвящением — это завывания белого ветра и обжигающий пальцы холод.
— Юлкхара, — приветствовал я гололитического призрака.
— Гримальд, — произнёс он, и его голос дрогнул вместе с изображением. — Они солгали нам об ущелье Манхейма. Они отправили нас туда на смерть.
Когда запись оборвалась из-за перегрузки ненадёжной электроники, я расслышал ожидавшую нас снаружи бурю. Она стала жёстче, сильнее и, конечно же, ещё резче. Если погода продолжит портиться, то на гвардейском десантно-штурмовом корабле мы в город точно не вернёмся. Этот рискованный вылет и так уже откладывали несколько дней, пока ожидали перерыв в грозовом фронте.
— Господин, — обратился Кинерик.
Я понял, что последуют вопросы и отогнал их, покачав головой. Во всём этом нет никакого смысла. Нужно время, чтобы поразмыслить.
Не произнеся ни слова, мы вышли под свирепый ветер и направились к “Валькирии”. В её пассажирском отсеке царил организованный беспорядок из нетронутых кресел экипажа, слишком тесных для Адептус Астартес в доспехах.
— Приказы, реклюзиарх? — донёсся из рубки голос пилота.
Транспорт вздрогнул под нашими ногами — он уже начал подниматься в небо. Шторм стал беспощадным, на пути домой нас потрясёт.
— Назад в город.
Город. Мой город. Хельсрич — улей, который объявил меня своим чемпионом. Город, который изменил мой взгляд на воинскую присягу.
Мы — Чёрные Храмовники, и мы атакуем, мы наступаем, мы — последние гордые рыцари Великого крестового похода. Мы сражаемся за право человечества на существование. Наш гнев должен быть чист, иначе он никчёмен и бесполезен. Мы судим об успехе своей жизни по количеству уничтоженного нами зла. Мы судим об успехе по добродетелям, которые мы олицетворяем и по идеалам, которые простираются дальше наших клинков.
Я думал, что умру на этой планете. Я был уверен в этом до тех пор, пока смерть не пришла за мной. Враги погребли меня под упавшим Храмом Вознесения Императора, удостоив каменного кургана при жизни. Недели спустя после выздоровления я каждый день думал об этом в часы покоя: такое священное надгробие — это честь. Почти стыдно было выжить.
Но Армагеддон не убил меня. Мы скоро покинем планету — через три дня я отправлюсь вместе с верховным маршалом на “Вечном Крестоносце” назад на войну. Израненный улей, который я поклялся защитить, даровал мне свои реликвии и я понесу их в битвах среди звёзд.
Поступило предупреждение, что мы снижаемся над Хельсричем. Несколько городских районов всё ещё удерживали ублюдочные захватчики и, несмотря на то, что сезон огня вынудил совсем не вовремя прекратить боевые действия, обе стороны были готовы рискнуть в перерывах между пепельными муссонами, надеясь обескровить окопавшегося противника. При таком ветре у зенитных ракет мало шансов, но их с раздражающей регулярностью продолжали запускать в небеса по нашим десантно-штурмовым кораблям и транспортам снабжения.
Я услышал общегородские сирены ещё до того, как мы пролетели над разрушенными внешними стенами — очередное штормовое предупреждение завывало о приближении мощной бури.
От Хельсрича теперь мало что осталось, кроме поля битвы. Сражаясь, чтобы спасти город — мы убили его. На горизонте виднелись обвалившиеся и расколотые небоскрёбы, а в те редкие часы, когда стихал ветер — столбы чёрного дыма. Центральный шпиль — небольшой по меркам других ульев — всё ещё стоял, несмотря на интенсивный артобстрел обеими сторонами. Сейчас в него понабились и спасались от непогоды толпы вонючих ксеносов.
Центр города вокруг шпиля сравняли с землёй. Из миллионов, что жили там год назад, выжило, пожалуй, с четверть. Большинство из них укрывалось в подземных бункерах или в тех немногих неразрушенных районах, которые всё ещё защищало стальное кольцо бронетанковых батальонов Имперской гвардии. В улей направили огромные подкрепления из свежих солдат как раз в то самое время, когда они оказались в безвыходной ситуации из-за сезона огня. Десятки тысяч винтовок так и не выстрелили.
Пилот вёл нас между обломками разрушенных зданий, лавируя среди осевших жилых домов, чтобы свести к минимуму риск зенитного огня. Это защищало и от самого сильного ветра, да и “Валькирия” меньше тряслась.
Довольно быстро мы добрались до останков “Вестника Бури”, который превратился в раздавивший два городских квартала замок из металлолома и шлака. Шторм содрал с брони все символы имперской верности, а повреждённые шпили собора на плечах слишком сильно пострадали, чтобы можно было говорить о каком-либо готическом величии. Неказистые металлические инопланетные конструкции сопротивлялись ветру — почти все нечестивые кланы ксеносов водрузили железные военные знамёна на павшем титане, после того как его гордая жизнь подошла к концу.
Мы пролетели над этим памятником неповиновения поражению, и я подумал о Зархе, Старейшей Инвигилаты, чей искалеченный труп всё ещё лежал там внизу. Она гниёт в холодной жидкости поддерживавшей жизнь колыбели: непогребённая и несчастная. Эта несправедливость огорчала меня. Я хотел бы что-нибудь сделать и изменить, но останки “Императора” находились в тылу контролируемой врагом территории.
