Он с тревогой сказал себе, что, может быть, это какой-то необычный ветер. Возможно, начало сильной бури или даже землетрясения.
Дафану было только пятнадцать лет, и он еще никогда не видел землетрясений, хотя слышал о них. Он успел пережить сотню песчаных бурь, но такого он тоже не видел. Правда, он по-настоящему не видел и того, как буря начинается, поэтому не мог быть уверен, что она не начинается именно так.
Так или иначе, это было что-то новое, и оно заслуживало внимания. Дафан встал и вышел из тени кроны дерева домбени, заслонив рукой глаза от полуденного солнца и всматриваясь вдаль.
Янтарная Пустошь была не лучшим местом для путешественников. Кристаллические песчинки, сделавшие землю пустоши непригодной для растений, были твердыми и острыми, и если особенно крупная песчинка застревала между подковой и копытом лошади, она могла проколоть роговую часть копыта и вонзиться в мягкую плоть за ним. Камулы, копыта которых, казалось, были мягче, и которые всегда охотнее жили в пустынях, чем делили территорию с людьми, были лучше приспособлены природой к таким условиям, но даже они предпочитали местность, расположенную выше и с более твердой почвой, регулярно, хотя чаще всего недостаточно, продуваемой ветром. По этой причине Янтарную Пустошь пересекали тропы, по которым следовали все опытные путешественники. Тучи пыли, которые видел Дафан, поднимались широко и беспорядочно, должно быть, их поднимает ветер.
Или…?
Дафан ощутил странное, вызывающее тошноту чувство где-то в животе, и подумал, не может ли это быть предчувствие. Раньше он никогда не ощущал предчувствий – хотя пытался – и не знал, на что они похожи. Он часто спрашивал Гициллу, которая испытывала предчувствия все время, но она не могла дать ему ясный ответ. Гицилла испытывала так много предчувствий, что патер Салтана, местный священник, объявил ее восприимчивой и готовил ее к раннему посвящению в Таинства – но это ни для кого не стало неожиданностью, принимая во внимание, что ее семья находилась в дальнем родстве с семьей Гавалона, самого могущественного Повелителя Шабаша во всей Гульзакандре.
Дафан и Гицилла были близкими друзьями с самого детства, но это было так лишь потому, что они родились почти одновременно. Теперь они были почти взрослые, и их жизненные пути неминуемо должны были разойтись и направить их к разным целям. Так было бы, даже если бы Гицилла не проявила способностей Сновидца.
Охряного цвета тучи пыли поднимались все выше и выше, клубясь и вздымаясь столь необычно, словно они были живыми. Иногда Дафану казалось, что тучи сливаются в почти бесформенные очертания зловеще ухмыляющегося лица, но такие подобия лишь обманывали, приводя в замешательство, когда Дафан пытался найти в них какой-то смысл.
В одной легенде говорилось, что давным-давно Янтарная Пустошь была совсем другим местом – не пустыней, но поистине волшебной землей, настолько полной жизни, что даже камни там были живые. «Янтарь», из-за осколков которого пустошь была так названа, был, как говорилось в легенде, останками некоей экзотической формы жизни - наполовину растительной и наполовину животной, которая обитала здесь до того, как появились люди. Она питалась многочисленными существами, слишком мелкими для того, чтобы их можно было увидеть человеческим глазом, и, в свою очередь, служила пищей для всех видов экзотических животных, из которых лишь немногим, оказавшимся полезным для человека – в том числе камулам – было позволено выжить. Возможно, это была правда, а возможно и нет; узнать это было невозможно, хотя Сновидцы иногда утверждали, что возвращались в то волшебное время в своих снах, и видели мир таким, каким его видели первые люди – исключая, конечно, тот факт, что, по словам тех же Сновидцев, первые люди в мире были не самыми первыми, но лишь первыми прибывшими с какого-то другого мира, который, в свою очередь, был населен людьми, прибывшими откуда-то еще.
Согласно Мудрости Сновидцев, звезды в Великом Скоплении были солнцами, и вокруг них вращались другие миры. Дафан сомневался в этом. Звезды, похожие на светлячков в ночном небе – как они могут быть солнцами? Если они действительно были далекими солнцами, подобными великому светилу в небе над его головой, почему же столько странных и необычных оттенков в ночном сумраке? Мудрость Сновидцев, несомненно, мудра, но в последнее время Дафан начал задумываться, умели ли его предки отличать ее от просто снов, которые могли быть у каждого человека.
Конечно, он держал такие мысли при себе. Было бы крайне не мудро сомневаться в Мудрости, к которой с уважением относились даже Повелители Шабашей.
Когда он, наконец, осознал, что он видит, рука, которой он защищал глаза от солнца, начала дрожать. Предчувствие или нет, тошнота в животе действительно была предупреждением.
Клубы пыли не были подняты какой-то странной бурей, не были они порождены и землетрясением. Они, как и все прочие клубы пыли, были подняты путешественниками – но эти пришельцы ехали не на лошадях или камулах. У них были машины.
Рассказы путешественников о чудесных машинах Калазендры были совсем не то же самое, что легенды о времени до появления людей в мире или в дальних пределах Великого Скопления. Рассказы о могучих машинах, способных пересекать пустыни, появились самое большее лишь несколько поколений назад, и были те люди, из-за которых возникли эти рассказы, первой волной пришельцев или же второй, мало кто сомневался, что они были пришельцами. Раньше эти люди никогда не появлялись в Янтарной Пустоши, но теперь они пересекали ее, и все слухи и рассказы о них совпадали в одном – что если эти пришельцы явятся сюда, они прибудут не как торговцы, и уж точно не как друзья.
Дафан был страшно испуган, но он знал, что должен преодолеть этот ужас. Ему было пятнадцать лет, и одна вещь пугала его больше, чем все остальное – что другие не будут принимать его всерьез, считая еще ребенком. Он был уже взрослым, и должен действовать как взрослый. Да, он мог проявить страх, но лишь если это страх, порожденный тревогой за других, а не парализующий ужас от мысли о том, что может случиться с ним. Да, он мог убежать, но не просто убежать, крича и плача от страха. Он должен бежать к деревне, размахивая руками, чтобы никто не заметил, что они дрожат, и закричать, предупреждая об опасности, ясным и громким голосом.
Он повернулся и побежал в западном направлении, обратно к деревне, размахивая руками и крича об опасности, голосом, который был громким даже без впадения в истерику. То, что он двигался, помогло ему преобразовать энергию страха в адекватное действие, а не выражать страх по-детски.
