Ознакомительная версия.
В то утро, столь ясное и освеженное прилетевшим от озера бризом, случились прибытия. Есть ли у города душа? Наделен ли город глазами? Могли ли его чувства пробудиться от стука шагов? Поглядел ли Даруджистан в то прекрасное утро на тех, что устремили на него взоры? Прибытия, громкие и скромные — одни шаги звучали тише шепота, другие отдавались в костях самой Спящей Богини. Не являются ли эти звуки биением сердца города? Но нет, у городов нет глаз и прочих органов чувств. Отесанный камень и твердая штукатурка, деревянные стропила и карнизы фасадов, обведенные стенами сады и тихие водоемы, в которых булькают фонтаны — все это не внимает надоедливым перемещениям горожан. Город не ведает голода, он не может пробудиться, не может даже пошевелиться в своей могиле.
Так оставьте все подобное круглому коротышке, воссевшему за столик «Гостиницы Феникса» и углубившемуся в завтрак. Вот он замер со ртом, полным яблочного пирога, ибо внезапно подавился. Выпучились глаза, лицо побагровело; струя пережеванного пирога хлынула на стол и в лицо крайне неудачно подошедшей Мизе; та, получив назад приготовленное вчера угощение, молча подняла на кашляющего, пищащего напротив нее человека мутный взор василиска.
Но если потребуются слова, за словами дело не станет.
Человек кашлял, слезы струились из глаз.
Подоспела Сальти с полотенцем и начала бережно стирать пищевую массу с живописной, превратившейся в статую Мизы.
* * *
На узкой покатой улочке, что примыкает к бару «Язва», порыв дикого ветра вознес в воздух залежи мусора. Еще мгновение назад на мостовой не было движения — но сейчас на ней появились визжащие, покрытые пеной лошади — копыта стучали по неровным булыжникам словно железные молоты. Лошади — две, четыре, шесть — а за ними качается огромный экипаж, задевая боками и задом за стены, разбрасывая куски штукатурки, обрывки навесов и осколки стекол. Люди выпрыгивали из несущегося чудища, а оно со скрежетом накренилось, чуть не опрокинувшись, но устояло. Шум стоял такой, будто обвалились ближайшие дома. Тела падали на мостовую, отчаянно увертываясь от колес высотой по голову человеку.
Лошади рванулись и пронесли необычайную карету чуть дальше, вниз по улице, оставляя полосу обломков, битой штукатурки и подобных неприятных на вид вещей. Наконец они остановились — чему немало помогли тормоза, со скрипом опустившиеся на все шесть колес.
Сидевший сверху возчик был брошен вперед, пролетел по воздуху над головами лошадей и приземлился в повозку мусорщика, почти пропав в отбросах праздника. Мусор, вполне очевидно, спас ему жизнь — хотя подошвы сапог торчали из груды совершено неподвижно, как и подобает подошвам потерявшего сознание человека.
По следу экипажа, кроме обычного мусора, валялись и останки людей в различной стадии гниения — некоторые еще в обрывках плоти, другие — всего лишь сухая кожа на костях. Иные мертвецы еще дергались и беспомощно шевелились на мостовой, напоминая оторванные ножки пауков. В стену лавки справа, которую почти развалило случайное касание повозки, впаялась голова, утонувшая так глубоко, что видны были только глаз, скула и часть челюсти. Глаз устрашающе вращался, губы шевелились, как будто пытаясь удержать слова во рту; затем губы сложились в кривую ухмылку.
Фигуры более сохранные — но тоже беспорядочно раскиданные по мостовой — медленно вставали. Два тела, впрочем, оставались неподвижными; судя по положению рук и ног, было ясно — их невезучие владельцы уже никогда не пошевелятся и даже не вздохнут…
Из окна на третьем этаже выглянула старушка, бросила краткий взгляд на картину погрома внизу и торопливо захлопнула деревянные ставни. Из развалин лавки донесся стук, потом заглушенный вопль. Он не повторялся — по крайней мере, в диапазоне слышимости человеческого уха — но на соседней улочке завыла собака.
Дверь кареты со скрежетом отворилась и упала, шумно ударившись о камни.
Стоявшая на четвереньках в пятнадцати шагах позади дольщица Финт повернула разламывающуюся голову в сторону экипажа, увидев, как Мастер Квел вываливается на улицу, подобно ривийской кукле. За ним тянулся шлейф дыма.
Ближе к ней стоял Рекканто Илк. Он шатался, слепо моргая. Потом заметил хорошо освещенную, выцветшую вывеску «Язвы» и поплелся туда.
Финт заставила себя встать, сбила грязь с забрызганных кровавым месивом одежд и поморщилась: колечки доспеха посыпались на мостовую, звеня словно монеты. Вытащила из одной прорехи когтистый палец, еще мгновение взирала на него — затем отбросила и пошла вслед за Рекканто.
У двери к ней присоединилась Полнейшая Терпимость, низенькая и толстенькая женщина; она двигалась по кривой, но это ничуть не уменьшало ее решимости. Обе пухлые ручки ударили по двери пивной.
Гланно Тряп уже вылез из тележки с мусором.
Мастер Квел встал на четвереньки, огляделся. — Это не наша улица.
Нырнув в полутьму «Язвы», Финт постояла, пока не расслышала звук с другого конца — это Рекканто плюхнулся на стул и смел со стойки остатки чьего-то завтрака. Полнейшая Терпимость заняла соседний стул и сгорбилась.
Трое пьяных и залитым жиром завсегдатаев следили за Финт. Каждый удостоился пренебрежительной усмешки.
Язва Младший — сын основателя, открывшего бар в припадке оптимизма (испарившегося примерно через неделю) — вышел из-за стойки точно так же, как это делал папаша, и уставился на Финт.
Оба молчали.
Наконец хозяин нахмурился, повернулся кругом и вернулся на прежнее место.
Появился Мастер Квел, за ним вошел и все еще смердящий отбросами Гланно Тряп.
Четверо дольщиков и Верховный Маг — навигатор Трайгальской Торговой Гильдии заняли один столик. Они не обменялись и взглядом. Не произнесли ни слова.
Язва Младший (когда — то он любил Финт, намного раньше того, как она услышала о Гильдии и оказалась захваченной ее безумными делами) принес пять кружек и первый кувшин эля.
Пять дрожащих рук протянулись к кружкам и крепко схватили их.
Язва помедлил, потом закатил глаза и лично разлил гостям дешевое кислое пойло.
* * *
Крюпп сделал глоток темно-красного вина — консул за бутылку, не меньше — и покатал жидкость во рту, пока многочисленные крошки пирога не отделились от многочисленных щелей между зубами; затем склонился и сплюнул вино на пол. — А… — Он улыбнулся Мизе. — Так намного лучше, да?
— За бутылку заплатишь сейчас, — ответила та. — Я уйду, чтобы не видеть, как обращаются с благородным напитком.
— О, неужели Крюпп так быстро потерял кредит? Неужели всему виной слишком торопливое прерывание поста этим утром?
Ознакомительная версия.
