— Ты надо мной смеешься, Утук'ку Сейт-Хамаха, — голос Амерасу дрогнул, в нем угадывалась тревога. — Все знают причину твоего изгнания и разделения наших семей.
— Ты всегда стояла за добродетель и справедливость, малышка Амерасу. — Насмешка в голосе королевы норнов вызвала у Саймона озноб. — Но праведники постепенно начинают вмешиваться в чужие дела, чем всегда и отличался ваш клан. Вы отказались согнать смертных с этих земель, что могло бы всех спасти. И хотя они уничтожили Рожденных в Саду, ты все еще с ними возишься. — Дыхание Утук'ку вырвалось со свистом. — А-а! Вон и сейчас один из них среди вас!
Саймону показалось, что сердце его расширяется, перекрывая дыхание. Эти жуткие глаза уставились на него — почему Амерасу не прогонит ее?! Ему захотелось закричать, убежать, но не мог. Ситхи вокруг, казалось, также окаменели.
— Ты все упрощаешь, бабушка, — сказала, наконец, Амерасу. — В тех случаях, когда не прибегаешь к явной лжи.
Утук'ку рассмеялась — звук был такой, что мог заставить плакать камни.
— Как ты глупа! — вскричала она. — Это я-то упрощаю? Ты слишком много позволяешь себе. Ты слишком долго занималась делами смертных, но ты упустила самое важное. И это тебя погубит!
— Я знаю о твоих намерениях! — сказала Амерасу. — Ты, возможно, и забрала останки моего сына, но даже через смерть я могу распознать его мысли. Я видела…
— Довольно! — злой крик Утук'ку пронесся по Ясире, холодный порыв ветра примял траву и заставил бабочек панически затрепыхаться.
— Довольно. Ты сказала последнее слово и вынесла себе смертный приговор. Это твоя смерть!
К ужасу присутствующих Амерасу задрожала, сопротивляясь какой-то невидимой сдерживающей силе, глаза ее были расширены, рот беззвучно двигался.
— И вы больше не станете вмешиваться, ни один из вас! — голос королевы норнов срывался. — Довольно притворного мира! Конечно! Наккига отрекается от всех вас!
По всей Ясире ситхи издавали крики изумления и гнева. Ликимейя бросилась к темной фигуре Амерасу, в то время как лицо Утук'ку замерцало и исчезло с поверхности Туманной Лампы. Свидетель на миг потемнел, но лишь на миг. Крохотная красная точка загорелась в самом центре, крошечная искорка, которая упорно разгоралась, пока не превратилась в трепещущее пламя, в алом отблеске которого стали видны испуганные лица родителей Джирики и онемевшей Амерасу. Две темные дыры отверзлись в пламени — глаза без блеска на огненном лице. Саймона охватил ужас, тиски которого были так сильны, что у него задрожали мышцы. Холодной жутью веяло от этого колеблющегося лица, как веяло бы жаром от обычного костра. Амерасу перестала бороться, замирая, как бы обращаясь в камень.
Еще одно черное пятно возникло в бушующем пламени, пониже пустых глазниц. Раздался бескровный смех. Ощущая физическую дурноту, Саймон отчаянно пытался вырваться, бежать, он уже раньше видел эту жуткую маску.
Красная Рука! Он хотел крикнуть это, но от страха у него вырвалось из онемевшей глотки только свистящее дыхание.
Ликимейя выступила вперед, рядом с ней был ее муж. Они пытались оградить Амерасу. Она подняла руку перед Лампой и тем огненным видением, что было в ней. Ее окружало серебристое сияние.
— Уходи к своей усохшей хозяйке и мертвому хозяину, Порченый, — вскричала она. — Ты больше не один из нас.
Пламенное видение снова захохотало.
— Нет. Нас больше, гораздо больше! Красная Рука и его хозяин стали сильнее. Все должно пасть перед тенью Короля Бурь. Те, кто предал нас, будут визжать во тьме.
— Здесь ты не властен! — воскликнул Шима'Онари, схватив за поднятую руку свою жену. Свечение вокруг них усилилось, пока серебристый лунный свет не охватил и огненное лицо. — Тебе недоступно это место! Уходи на свою холодную гору к своей черной пустоте!
— Вы же не понимаете! — кричало видение. — Мы, которые когда-то жили, вернулись из Небытия! Мы стали сильнее! Сильнее!
Пока эхо этого гулкого голоса разносилось по Ясире, перекатывая разгневанные и встревоженные крики ситхи, это создание в Туманной лампе вдруг вырвалось наружу, обратившись в огромный огненный столб, его бесформенная голова откинулась назад в громовом крике. Оно широко раскинуло пылающие руки, как бы пытаясь заключить всех в свои крушащие и обжигающие объятия.
Вспыхнули горячие, как солнце, огни и рванулись вверх, так что приникшие к шелковым нитям бабочки вспыхивали и горели. Миллионы их одновременно взвились в воздух — огромным облаком огня и дымящихся крыльев. Сгорая, они хлопьями пепла падали на кричащих ситхи и крошились на куски, опускаясь на ствол гигантского ясеня. В Ясире воцарился хаос, она оказалась в полной мгле, расцвеченной кружащимися и крутящимися искрами.
Видение в середине костра хохотало и полыхало, но не давало света. Напротив, казалось, оно всасывало в себя свет, отчего становилось шире и выше. Дикий свившийся воедино клубок тел прыгал вокруг него, головы и руки возмущенных ситхи казались черными силуэтами на его фоне.
Саймон в панике огляделся: Джирики не было.
Еще один звук прорвался сквозь хаос, пока не сравнялся с ужасным хохотом Красной Руки. Это был надрывный лай охотничьей своры.
Орда бледных теней наводнила Ясиру. Белые гончие вдруг оказались повсюду, их узкие глазки отражали адский огонь того, что было в центре зала, их разинутые красные пасти рявкали и скулили.
— Руакха, руакха, зидайя! — Саймон услыхал голос Джирики где-то рядом. — Тси э-иси-ха ас-Шао Иригу!
Саймон застонал, отчаянно пытаясь найти какое-нибудь оружие. Гибкая белая тень проскочила мимо, что-то зажав в мокрой пасти.
Джингизу!
Саймона обожгло воспоминание: как будто пламя снаружи зажгло пламя изнутри — вспышка воспоминания осветила картину: черные глубины под Хейхолтом — видение трагедии и призрачного огня.
Джингизу. Сердцевина всей печали.
Неистовство вокруг приобретало все более дикий характер: тысячи глоток вопили в темноте, усыпанной искрами, груды размахивающих конечностей и обезумевших глаз и сводящий с ума вой собачьей своры. Саймон попытался удержаться на ногах, но снова бросился на землю. Отважные ситхи разыскали свои луки: дымный воздух пронизывали стрелы, как мелькающие полоски света.
Собака, шатаясь, подошла к Саймону и рухнула на землю возле его ног, пронзенная стрелой с голубым оперением. Саймон с отвращением отполз от трупа, чувствуя под пальцами траву и пергаментный пепел сгоревших бабочек. Его рука наткнулась на камень, он поднял его и зажал в руке. Он полз вперед, как слепой крот, туда, где жар и шум были сильнее, движимый необъяснимым чувством, не в силах отделаться от ощущения, что все это он уже переживал во сне — видение призрачных фигур, которые в страшной панике убегают из дома, гибнущего в огне.
