Он смотрит на серьги. На серьги в ушах двухнедельного младенца. «Вареные» сердолики в платиновой оправе. Багрец в тусклой белизне. Ничего особенного. В ювелирных лавках Матхуры таких навалом. Ерунда. Если не считать малого: серьги растут прямо из ушей, заменяя ребенку мочки. Между металлом и плотью нет зазора, нет даже едва заметного перехода… ничего нет.
Единое целое.
Убийца снова облизывается, вспоминая вкус болтливой любовницы.
Вкус правды.
Лжедевица наконец решилась. Как-никак кровь царя Шуры, а уж Шура был драчун из драчунов! Она наклоняется и опускает дитя в рыбацкую корзину. Забытую на берегу кем-то из толстозадых местных баб, тех дурех, что рожают своим муженькам обычных сопляков. За такими не стоит рыскать, выспрашивая и подглядывая. Пусть живут. Пусть живут все.
Кроме этого.
Лжедевица задвигает корзину к себе за спину. Жесткий край сминает пук водорослей, и из сплетения буро-зеленых нитей выползает рачок. Топырит клешни, грозно вертится на месте. Драться собрался, пучеглазик. Рачок-дурачок. И эта драться собралась. Рожают, понимаешь, непонятно кого и непонятно от кого… Дерись. Сколько угодно.
Так гораздо интереснее.
Волны Конского Ключа робко лижут корзину. На вкус пробуют. Пытаются опрокинуть. Подлезть под днище. Пора. Надо. Далекий лай становится менее далеким.
Пора.
В следующий миг противоположный берег раскололся беззвучным взрывом. Пылающий шар солнца вспорол серую слякоть, и еловец шлема Лучистого Сурьи приподнялся над Конским Ключом.
Убийца замер. Чутье властно подсказывало ему, что до восхода еще не меньше часа, что все происходящее — бред, чушь, бессмыслица!.. Но солнце всходило, слепя зеленые глаза.
Из-за спины жертвы поднимался огненный гигант. Вставал в полный рост, расправлял плечи во весь окоем, и мнилось: руки-лучи успокаивающе тронули хрупкую девушку-мать. Она выпрямила спину, скрюченные пальцы обмякли, и на лице вдруг проступила святая вера ребенка, который, попав в беду, вдруг видит бегущего на помощь отца.
Зато убийца видел совсем другое: гневно сдвинулись брови на переносице Сурьи, витязь-светило прищурился, глянул исподлобья — и кровь закипела в посланце Ирода.
Она кипела и раньше: в схватках с врагами, при совокуплении с самками… но сейчас все было совсем по-другому.
И так было гораздо интереснее.
…Искореженное тело получеловека лежало на берегу, дымясь, и рачок довольно щипал клешней зеленый глаз.
А хрупкая девушка в испуге смотрела на реку, машинально заматываясь в сари.
Плывет по Конскому Ключу корзина. Большая корзина, бабы в таких белье стирать носят. Ивовые прутья бамбуковой щепой перевиты, волокно к волокну, дно цельное, а сверху крышка. Захлопнута плотно, и три дырки, как три Шивиных глаза, просверлены. Зачем? Кто знает… Значит, надо. Плыви, корзина, качайся на волнах, пока не прибьет тебя к берегу или не растащит водой во все стороны.
— Маленький, — беззвучно шептали белые губы, — маленький мой… ушастик…
Ушастик — на благородном языке «Карна».
От чего не легче.
И последние клочья тумана слезой текли по лику Лучистого Сурьи.
Этим же утром в близлежащем городишке со смешным названием Коровяк произошло еще одно удивительное событие. Здесь погибла неуловимая ракшица Путана, одна из фавориток матхурского царя-детоубийцы. Погибла, пытаясьпокормить грудью чудного младенца, слух о котором успел погулять в окрестностях, дойдя до ушей Путаны.
Ребенок высосал ракшицу досуха.
Жители Коровяка возблагодарили небеса за счастливое избавление, после чего сотворили над дитятей очистительные обряды. Помахали над пушистой головенкой коровьим хвостом, омыли тело бычьей мочой, посыпали порошком из толченых телячьих копыт и, наконец, обмакнув пальцы в помет яловой коровы, начертали дюжину имен Опекуна Мира на дюжине частей тела младенца.
Надежно оградив благодетеля от порчи.
Как раз в момент начертания последнего имени Опекуна корзину с другим младенцем прибило к пристани городка Чампы, около квартала, где проживали суты— возничие с семьями.
* * *
Они явились в мир вместе, едва не погибнув на самой заре своего бытия.
Черный и Ушастик.
Кришна и Карна, только первого еще не звали меж людей Баламутом, а второго — Секачом.
Время не приспело.
Кроме того, так гораздо интереснее.
До Великой Бойни оставалось полвека.
Возница деловито проверил упряжь. Скрипнул подтягиваемыми ремнями, с тщанием осмотрел пряжки, заново укрепил древко стяга — белый штандарт с изображением ястреба плеснул на ветру. Похлопал по лоснящимся спинам буланых жеребцов, и животные зафыркали в нетерпении. Добрые кони: взращены умелыми табунщиками Пятиречья, на бегу легки, у каждого по десять счастливых завитков шерсти, курчавятся попарно на голове, шее, груди и бабках… Так, со сбруей и лошадьми все в порядке. Теперь — колесница. Хорошо ли смазаны оси, плотно ли забиты чеки, не расселся ли обруч тривены, вложена ли в бортовые гнезда троица метательных булав…
Все было в порядке. Возница знал это и без осмотра. Но какой же уважающий себя сута не проверит лишний раз свое хозяйство перед столичными (а хоть бы и провинциальными!) ристаниями?! Когда-то в молодости подобная придирчивость спасла ему жизнь… Впрочем, сейчас не время для воспоминаний. Капли-мгновения из кувшина самой работящей богини Трехмирья падали все ближе и ближе. Сута отчетливо слышал барабанный рокот этой капели. Ему был хорошо знаком внутренний ритм, что приходил из ниоткуда и превращал душу в гулкий мриданг. Ритм напоминал перестук копыт по булыжнику, он заставлял кровь быстрее бежать по жилам, чаще вздымал волосатую грудь, а сознание омывал ледяной ручей спокойствия и умиротворения.
В такие минуты ему мерещилась в небе златая колесница Громовержца, которой правил не синеглазый олубог, а он, пожилой некрасивый сута из маленького городишка Чампы.
Святотатство?
Гордыня?!
Достоинство?.. Кто знает. Возможно, тем же достоинством обладал и сам городишко Чампа — окружающие племена ангов звали его столицей за неимением другого.
Сута улыбнулся и заново проверил упряжь.
Он ЗНАЛ, что выиграет и сегодня. Как выиграл первый тур ристаний, как побеждал до того, подставляя шею под призовые гирлянды. Просто на этот раз дело не в его мастерстве, вернее, не только в нем. Иное тревожило сейчас опытного возницу, видавшего всякие виды… Он стыдился признаться самому себе: причина беспокойства — его сегодняшний махаратха[10]. Нет, ездок не подведет! У них получится: у него, потомственного суты, и его благородного…
