Я делаю то, что должно, — не сразу ответил Юдхиштхира, — но это не мешает мне скорбеть о вынужденном выборе.
Прошло совсем немного времени и войско ма-гадхов под стягом Джаятсены было разбито слонами на несколько частей. Но эти осколки не дрогнули. Слоны, израненные стрелами, отпрянули от стены копий. Конница тригартов обходила сражающихся с флангов, все больше походя на осьминога, тщетно пытающегося схватить щупальцами дюжину морских ежей.
— Теперь пора! — громко крикнул Юдхиштхира и повернулся к командирам. — Отряды южан должны просочиться сквозь мелколесье, атаковать фланги. Неожиданность сделает маленькое войско большим. И пусть громче издают победные крики. Это посеет страх в рядах неприятеля. Бхимасена, призови чедиев. Атакуйте жестко… Ни при каких условиях не ослабляйте напора.
Бхимасена побежал вниз по склону холма туда, где ждала его огромная колесница. Мы последовали за ним к воинам, видящим отступление ма-гадхов и рвущимся на помощь.
Крестьянское ополчение Магадхи, не выдержав натиска конницы тригартов, кое-где начало подаваться назад. Лишь центр, усиленный закованными в панцири кшатриями самого царевича Джаятсены, продолжал держаться. Вслед за Бхимасе-ной на поле выехали колесницы и всадники чедиев во главе с Дхриштакету.
Мои южане должны были биться в пешем строю, так как оконечность правого фланга упиралась в переплетение оврагов, поросших мелким лесом, трудно проходимым для конницы. Лесные охотники, привычные к долгим переходам, бежали легко и ритмично, соизмеряя дыхание и частоту шага. Мы прорвались сквозь пелену листвы, древним чутьем выбирая направление атаки.
Миновав низкие заросли и неглубокие овражки, окаймляющие правую оконечность поля, мы выходили прямо во фланг атакующей конницы тригартов. Колесницы Бхимасены и чедиев отсекали им путь к отступлению. Мы пришли вовремя. Всадники с длинными копьями вились подобно пчелам вокруг небольших групп пеших воинов, одетых в легкие кожаные доспехи. Заметив нас, конница начала перестраиваться.
Что могли поделать мои лесные воины, одетые в простые кожаные панцири, против длинных копий кавалерии.
Но зачем-то Пандавы послали нас сюда. Может быть, Юдхиштхира разглядел что-то под кожаными доспехами — молодую, яростную, лихую силу, проявленную пока только в упрямстве, самовластии и легкомысленном презрении к смерти. Может быть, именно эта сила, свойственная новой расе, и могла сжечь самоуверенных врагов? Мимо нас пронеслась колесница Бхимасены. — Мы победим! — закричал он, потрясая в воздухе руками. — Смотрите на эту землю, сияющую красотой, как всем желанная женщина в алых одеждах. Кауравы не устоят на поле битвы, и миры богов для них будут потеряны.
Бхимасена со своими колесницами умчался дальше, а мы остались лицом к лицу с шеренгой конников. Пропали небо и земля, затихли звуки битвы. Ничего не слышал я, кроме ударов крови в ушах. Ничего не видел, кроме бликов солнца на жалах вражеских копий. Жуткое чувство одиночества и обреченности выстудило мое сердце. Казалось, в него нацелены блестящие наконечники. Карма, порожденная прошлыми деяниями, настигала нас в плотском, четком, неизбежном воплощении наступающих врагов. Наше настоящее сошлось в луче света, трепещущем на бесконечной струне жизни. Будущее исчезло. Оттуда вместо привычного потока сил наплывали лишь неясные зловещие образы.
Но сияла в глубине сердца тонкая полоска надежды. Где-то в ином мире, далеко за пределами битвы, ждала меня моя Лата. Путь к ней лежал через ряды врагов, через пурпурную ненависть людей и леденящую волю богов. Но из прошлого по струне жизни лился аромат цветущего жасмина, сияли созвездия над башнями Двараки, и как охранительная молитва звучал ее голос, полный силы и надежды.
Майя рассеялась. Я отбросил мысли об одиночестве и обреченности. Потом скорее угадал, чем услышал, сдержанное дыхание своих бойцов за спиной, похожее на шелест листьев под утренним ветром. Я вскинул правую руку и по дружному движению, по единому удару сердца понял, что, повинуясь моей команде, пришедшие со мной изготовились к стрельбе. Горячий пот заливал мне глаза. После бега по зарослям подкашивались ноги.
В едином порыве готовились мы встретить удар кавалерии. Поэтому, когда по сигналу боевой раковины, оставив магадхов, конная лава излилась на нас, мы шагнули ей навстречу почти радостно, словно выполняя давно привычный ритуал или участвуя в танце, плавно подняли длинные луки. Стрелы с пером дикого гуся плеснули в лицо коннице, подобно брызгам, срываемым ветром с гребня морского вала. Хоть в наших шеренгах и не было истинных кшатриев севера, почитавших древнее искусство боя и дхарму превыше всех земных радостей, зато мои люди с детства учились тянуть тетиву на лесной охоте. Прямые змееголовые стрелы летели навстречу валу конницы. Кожаные доспехи не спасали тригартов. Передние ряды стали поворачивать коней. Ободрившиеся магадхи, сплачивая ряды, вновь бросились в битву. Даже эти вайшьи понимали, что спастись можно только атакуя. Слишком уж далеко пришлось бы бежать до леса, ощущая за спиной горячечную жажду наездника рубить.
Чайкой закричал боевой рог где-то в тылу тригартов. На какое-то мгновение перед нашими рядами выросла колесница Бхимасены. Облаченный в сияющие доспехи, он вращал над головой огромной палицей, притопывая на площадке своей боевой повозки, словно в диком танце.
Наши глотки исторгли крик, пробуждающий силу и делающий войско огромным. В едином ритме, поддавшись ему, ринулись воины за Бхимасе-ной. Его колесница, сорвавшись с места, прочертила в рядах врагов страшный зигзаг — так золотая молния пронзает дождевые тучи. Огненная решимость пронеслась по нашим шеренгам, словно языки пламени по сухой траве, зажигая сердца восторгом битвы. Колчаны уже опустели, но исступленно крича, наши воины взялись за мечи и в пешем строю ударили на конницу. Там, куда умчался Бхимасена, победно гремели колесницы чедиев. Шум битвы начал понемногу удаляться от нас, походя уже не на грохот грозы, а на треск затухающего лесного пожара.
Словно над пепелищем восходил к небесам невидимый горький дым — бесплотные сущности поднимались к Высоким полям, потеряв пристанище.
Да, мы подоспели вовремя. За спинами моих лучников ратники Магадхи смогли перевести дух и вновь отыскать в своих сердцах мужество и упорство, присущие людям, работающим на земле. У этих крестьян, одетых в дерюжные юбки, не было высоких помыслов о дхарме воина или обретении царства. Казалось, им нет дела до того, где принять смерть — на рисовом поле, в доме предков или на орошенной кровью земле. Община все равно узнает, где и как ты погиб, позаботится о детях павших. Сыновья будут возделывать те же поля. Смерть одного или десяти еще не угрожает существованию рода. И перед этой вековой истиной рассеивались все страхи, делая невозможной саму мысль о бегстве с поля боя. Всем вместе им предстояло победить или умереть, опираясь не на кшатрийский долг, а на круговую поруку родной деревни.
