— Укрыться! — настаивал аколит. Как и у большинства сородичей, его челюсти не подходили для речи, поэтому он экономил слова.
Эфрас колебался, не желая уступать буре, но было бы глупо упустить такой шанс и рисковать падением. Он улыбнулся спутнику:
— Твои глаза острее моих, брат!
«И не только глаза», — подумал он, содрогаясь от благоговения.
Спуск, начинавшийся сразу за входом, оказался тесным и заваленным обломками барельефов, что некогда украшали стены. Эфрас нахмурился, разглядев при свете люмен-фонаря, насколько велик ущерб. В разгроме ощущалась основательность, чуждая естественному разрушению. Кто-то ободрал эти стены дочиста и разбил резные картины на куски, искореняя их посыл. Это было надругательство. И, хотя Эфрас нисколько не почитал имперских воинов-богов, которым поклонялись обитатели Вигиланса, у него вызвало отвращение само деяние.
«Уж не Кредо ли это? — тревожно подумал путник. — Неужели они здесь?»
Подобное кощунство было вполне в духе этого варварского культа, но его последователи всегда оставляли за собой знак своего мессии, а Эфрас не заметил на стенах ни одного символа Опаленной Руки.
— Старый разор, — хрипло произнес один из аколитов. — Много лет.
Эфрас кивнул. Он понятия не имел, как собрат узнал это, но безоглядно доверял его инстинктам. Если обращенные вроде самого путника несли слово Спирального Отца, то аколиты, подобные Жужеку и Гуржаху, были Его святыми воителями. Без их защиты Эфрас никогда бы не добрался живым так далеко.
«Можно переждать бурю здесь», — подумал он, пытаясь рассмотреть проход впереди. Визг бури здесь звучал приглушенно, но вулканические раскаты усилились и струились из глубин, словно призрачная кровь по жилам окаменевшей твари.
И даже смерть не могла смирить ее ярость.
«Спускайся глубже, Эфрас», — воззвала его вера, ибо она обладала собственным голосом, хотя говорила редко и только шепотом. Сердце миссионера воспарило, он ощутил новую решимость исполнить приказ. Он должен был явиться в Вигиланс и найти тех, кто сбежал туда от гонений в темные дни, предшествующие возвышению Спирального Отца, но к заданию карты не прилагалось. Лишь вера была ему проводником, и она заговорила с ним!
— Туда, где лишь тьма, мы принесем свет, братья! — продекламировал Эфрас, шагая вглубь подземелья.
Она давно позабыла имя, данное ей при рождении, но потерянные звали ее Ведуньей.
Это было истинное имя женщины, ибо слова её, как и тяжесть гор, были неоспоримы, хотя ей больше и не приходилось говорить вслух, чтобы быть услышанной. Нужда в этом пропала, как и души потерянных. Ведунья не помнила, как давно это произошло или сколько лет она провела среди них, но никак не могла забыть ужас, загнавший ее сюда: бесконечно острый, воплощенный в блеске тысячи факелов и острых лезвий, в суровом осуждении женщин-воительниц, что держали их. Но крепче всего Ведунья помнила предостережение умершей матери: «Если тебя найдут, Сороритас изгонят тебя на Черные Корабли».
Что такое «Черные Корабли» и зачем она им нужна, женщина знать не желала, но стоило ей задуматься о будущем, как она видела ждущие ее суда — алчущих хищников, что обещали одну лишь боль. В будущем для Ведуньи не было места, поэтому она выбрала это чистилище — для себя и для своих подданных. Сломленные, лишенные всех потребностей, кроме желания служить, они заботились о нуждах госпожи, пока она взирала в пустоту. В правлении женщина ставила перед собой только одну цель: не допустить перемен и ужасов, что последуют за ними.
Но перемены сами пришли в ее владения.
Стоя среди толпы живых мертвецов, Ведунья смотрела, как трое нарушителей входят в ее ветхое убежище. В свете их фонарей померкло румяное свечение озера лавы, что лежало посередине укрытия. Она знала, что чужаки не смогут заметить ее главенство, ведь она выглядела такой же изможденной и грязной, как и её поданные. Благодаря этому она могла безнаказанно оценить вошедших, пока те замешкались на пороге. Главным у них был высокий юнец с честным лицом, что осматривал её народ с отвратительной жалостью и невежественной добротой во взгляде, от которой почему-то становилось только хуже. Его Ведунья сразу же возненавидела, но двое других были… иными. И, пусть из-за ряс они выглядели ссутулившимися и безликими, от них исходил ледяной и непреклонный голод, не ведающий ужаса — тот был не в силах даже коснуться незнакомцев. Осознание этого очаровало ее, поскольку давало надежду, но и отталкивало, потому что надежда, разумеется, была ложью.
Нарушители, судя по всему, решили, что потерянные для них не опасны, и приблизились к толпе. Юнец на ходу произносил какие-то банальные фразы. Подданные Ведуньи, не способные испытывать страх или любопытство, безвольно уступали дорогу чужакам, пока госпожа наблюдала с дальнего берега лавового озера. Она была так уверена в никчемности юноши, что поразилась до глубины души, когда он взглянул на нее — заглянул прямо в нее. Нечто иное скрывалось за его взглядом — столь же ледяное, как и его спутники, но гораздо более сильное. И этот разум понял, кто она такая!
Как только юнец раскрыл рот, собираясь что-то сказать, свернутый в клубок страх Ведуньи в ярости распрямился, и она атаковала чужака своей волей, будто эфирная кобра. Тот закричал — его тело разрывало в сотне противоположных направлений, раскалывая его сухожилия, кости и даже рассудок, превратив его в абстрактную пародию на человека. Женщина еще держала дергающиеся останки в воздухе, когда создания в капюшонах медленно подняли вверх руки, но она ощутила ложь в их признании поражения. За этим что-то скрывалось.
— Мы предлагаем… — начал один из них, но Ведунья бросила его в стену, высоко над входом, размазывая его между скалой и волей, пока он не был смят. Будто бы признавая ошибку, последний незнакомец поднял третью руку с острым, как бритва, когтем в оболочке из жестких шипастых пластин, напоминающих панцирь насекомого.
— Покой, — прохрипело создание, выдавливая слова. — Мы несем… покой.
— Покой? И конец ужасу? — даже охваченная яростью, Ведунья мечтала поверить ему.
— Будь сильной, — настаивал чужак.
Женщина смутно осознавала, что теперь говорит его хозяин — сокрытый разум, что она видела за глазами того юнца. Он ускользнул в новое тело. Возможно, нечто настолько могущественное и вправду может исполнить свое обещание. Ведунья страстно желала выслушать его, но не могла одолеть гнев. Сдерживаемый слишком долго, он проголодался.
— Подожди! — прошипело создание.
Ярость Ведуньи с диким воплем метнулась вперед и разорвала говорившего. На миг под капюшоном мелькнул удлиненный череп с зубастой пастью, но в следующее мгновение его разнесло на части, и звериный лик исчез в брызгах крови. Но гнев женщины еще не насытился. Движением глаз она разорвала на куски одного из своих последователей, затем другого и третьего — ее воля вгрызалась в безучастную толпу, словно буря из лезвий.
