Но ведь он сражается на стороне Каура-вов. — Я не спрашивала, на чьей стороне он сражался. Просто поблагодарила за спасение твоей жизни.
Но я не понимаю…
Боюсь, что да… — прогремел знакомый голос патриарха, и могучая фигура в боевых доспехах протиснулась в узкую дверь. В келье сразу стало тесно от невидимого водоворота напряженной силы, окутывающей Крипу. Он пах потом и кровью, а в глазах — вечно памятных мне колодцах мудрости и покоя — метались сполохи огня.
"А что отражает сейчас мое лицо?" — невольно подумал я, украдкой взглянув на Лату.
Она смотрела на нас с Крипой с лаской и состраданием, как мать на измученных болезнью детей.
— Как ты спас меня? — спросил я Крипу. Он развел руками, стянутыми медными брас летами.
Нашел на краю болота, обсыпанного черной пылью, как пеплом погребального костра.
Значит, наши отступили? — простонал я в отчаянии. — Лата, где мои доспехи?
Я снова сделал попытку подняться, но остановился, наткнувшись на горько-снисходительный взгляд Крипы.
— Наши отступили! — передразнил он меня. — Не волнуйся, "наши" тоже отступили. И так будет продолжаться еще немало дней, пока есть кому наступать и отступать. Разве я для того вытаскивал тебя, чтобы ты вновь бросился губить свою жизнь?
Но долг кшатрия!
А ты разве кшатрий? Мне казалось, что я учил брахмана, и поэтому вправе ожидать от него мыслей и действий, достойных его варны.
Но разве сам ты не вернешься на Курук-шетру?
Нет, — резко ответил Крипа, — я еще не перестал быть дваждырожденным и чту долг перед братством выше клятв всем царям этого мира. Ты знаешь, Муни, — задумчиво продолжал он, — простое размышление о том, что дваждырожден-ные не отступят, пока не падут все, навело меня на мысль, что совершенно неважно, кто победит сейчас. В конечном счете, выиграют люди, лишенные способности чувствовать брахму. Храбрые и сильные падут, слабые унаследуют мир. Наверное, поэтому я и спас тебя. Митру, находящегося в добром здравии, мне так и не удалось оттащить от битвы. А ведь надо, чтобы кто-то из вас выжил. Ну да ладно. Ты не пленник и, когда поправишься, сам решишь, как поступать.
Крипа еще немного посидел со мной, ни в чем больше не убеждая, ни на чем не настаивая. Впрочем, цветные круги, время от времени стирающие картину мира, препятствовали возвращению в бой лучше любых уговоров.
Лишь к концу дня, преодолевая тошноту и головокружение, я смог одеться и с помощью Латы выйти на улицу. Свежий ветер, настоянный на великолепных цветах внутренних садов, подействовал благотворно. Головная боль отступила. Лата заметно повеселела и сообщила, что у нее есть время побыть со мной, не пренебрегая долгом перед ранеными. Мы вышли из цитадели. Никто не препятствовал нам. Казалось, город погрузился в оцепенение. Никто из жителей не знал, в чьи руки попадут они, когда битва закончится.
Глядя на ступенчатые башни храмов и укреплений, украшенных позолотой и гордыми знаменами, я не испытывал былого трепета. Их кичливая гордость теперь лишь подчеркивала тщетность человеческих усилий оградить красоту и порядок своей жизни. Стоило опустить глаза вниз, и повсюду являлись нам признаки упадка. Многие дома таращились на мир пустыми оконными проемами. По улицам в клубах пыли носилась колесница ветра — неприкаянная душа города никак не решалась покинуть обессилевшее глиняное тело. "Тайное отчуждение народа от своих правителей…" — эту брешь в обороне Хастинапура узрел Юдхиштхира благодаря нам с Митрой несколько месяцев назад. Теперь, глядя на перепуганных, подавленных жителей столицы, я с болью, лишенной злорадства, видел и полную отрешенность народа от самого себя. Империя Дхритараш-тры сгнивала изнутри.
В юности я любила бывать здесь, — тихо сказала Лата, очерчивая неопределенным взмахом руки пустые дворцы и сады патриархов, — этот мир каменных и деревянных кружев, света и тени казался обителью колдовства…
Решетки в стенах удобны для подслушивания, — мрачно добавил я, — а в тени колонн мерещатся соглядатаи и убийцы.
Лата зябко передернула плечами и устало прикрыла длинными ресницами потемневшие глаза.
— Мы знали разный Хастинапур. Когда Ард– жуна и Кришна протрубили в свои раковины на чало битвы, я бродила по опустевшим покоям, пы таясь вернуть ощущение потока. Увы, обитель пат риархов сейчас мертва.
Я промолчал. Мы думали об одном. В беспощадной схватке все еще гибли дваждырожденные, оспаривая друг у друга право повелевать миром из этой цитадели. Хотя нет, не повелевать, а заботливо охранять от зла, учить, направлять. Что это — злая насмешка богов? Цитадель уже не таила силы. Она была мертва. Какая разница, кто сядет на ее золотой трон!
Может быть, в последний раз прояснившимся внутренним взором я увидел выходящие из джунглей дикие племена, штурмующие оазисы городов, мелких раджей, сошедшихся в междуусобицах, бушующий огонь на Курукшетре. Война расползалась по всем четырем сторонам света. А здесь, в высшей точке столкновения сил, на гребне кровавого вала, царил покой.
Мы шли по объятым торжественной тишиной коридорам дворца. В высоких сводчатых залах приглушенно и мелодично звучали голоса женщин. Заброшенные покои дали приют детям и раненым. Вот только не слышалось здесь смеха и песен, всегда наполнявших наши жилища. А вместо аромата цветов и благовоний витал приторный запах крови и лекарственных отваров.
Глубокими поклонами приветствовал я мать Пандавов Кунти и жену Дхритараштры Гандха-ри. Старые царицы, одетые в простые белые одежды, вместе с Кришной Драупади, Субхадрой и женами братьев Дурьодханы врачевали раненых. Они не делали разницы между сторонниками Пандавов и Кауравов, между дваждырожден-ными и простыми воинами. Я остался помогать им. Поздней ночью эти женщины, вместе с ранеными, которые могли ходить, направились длинной скорбной вереницей в зал собраний дворца Дхритараштры — в тот самый зал, где некогда броски игральных костей решали будущее всей общины дваждырожденных.
Там я вновь увидел самого Дхритараштру, недвижно восседавшего на золотом троне. Его старческие сухие руки сжимали резные подлокотники так, словно это были борта стремительно несущейся колесницы. Чуть склонив голову, тот, кому мудрость служила единственным оком, внимал рассказу своего возницы Санджаи. Престарелый сута в эти дни стал глазами всего дворца. Ему был ниспослан дар видеть все, что творится на Курукшет-ре. Я слышал, что раньше подобными способностями обладали многие, а теперь лишь этот убеленный сединами старец остался хранителем удивительного дара.
Странная и страшная картина предстала моим глазам. Полупустой зал, помнивший многолюдные собрания дваждырожденных, напоминал склеп. Сиротливо сгрудилась у трона кучка людей в одеждах, лишенных украшений. Не курились благовония, не звучала музыка. В тишине гулким эхом разносились слова Санджаи. Сухим, срывающимся от напряжения голосом говорил он о новых подвигах героев и новых жертвах. И, бывало, услышав имя, одна из женщин, тихо вскрикнув, падала в слезах на мозаичный пол. Это означало, что еще одним дваждырожденным на свете стало меньше.
