Она огляделась.
Эта комната была, пожалуй, самой большой во всей крепости, и едва ли была крупнее, чем некоторые из залов аудиенций в Стене. Для имперского здания это было необычно – в них, как правило, имелось как минимум одно просторное помещение с высоким сводом. Однако на первый взгляд она казалась больше, чем была на самом деле, потому что потолок и дальние стены терялись в тусклом освещении. На экваторе Гидрафура свет был более ярким и менее желтым, чем на севере, в Босфорском улье, но комната была слишком глубоко погребена внутри крепости, чтобы в ней можно было сделать окна. Хотя это наводило на мысль…
– Мы не рассматриваем вариант под открытым небом? На окружающих скалах есть посты часовых, но ничего кроме них. Должно быть достаточно открытого пространства, чтобы установить что-то вроде шатра…
Но Санджа уже покачал головой.
– Материальная форма машины так же деликатна, как и ее темперамент, – сказал он. – Я не могу рисковать, подвергая ее воздействию стихий, даже в условиях, которые будут лучше подходить ее духу. Я подозреваю, арбитр, что если я должен использовать машину для подтверждения наследования, как вы хотите, то это произойдет либо в Босфорском улье, либо в одном из наших храмов на южном побережье Ниерака. Там, вероятно, есть такие, которые могут подойти, впрочем, я был бы рад, если бы ваши арбитраторы помогли с охраной и безопасностью, пока там будет размещаться Гелиспекс.
– Хмм.
В раздумьях Кальпурния взяла сообщение от курьера, который осторожно подошел к ней и нервно поглядывал на техножреца и его свиту.
– Если я могу поинтересоваться, арбитр Кальпурния, я не мог не заметить, что в собственных архивах Механикус не упоминаются подобные проблемы с наследованием Фраксов, хотя я понимаю, что мы ассистируем в подтверждении генов разных преемников, соперничающих друг с другом. И, хотя я не желаю проявить неуважение…
– Да, конечно, все в порядке, магос. Как я и сказала, прецеденты относятся к слушаниям в Стене, но я хочу отойти от традиции проводить их именно там. Уже есть признаки возможного нарушения правил, так что я хочу, чтобы суд происходил в месте, которые мы полностью контролируем, а не в Августеуме, где обе стороны могут целыми днями играть в догонялки-убивалки, как до, так и после церемонии. Я на горьком опыте выяснила, насколько велика вероятность всевозможных вмешательств, когда ты сидишь посреди Босфорского улья, неважно, в насколько безопасном, по твоему мнению, месте.
Санджа, который и сам в свое время оказался замешан в столкновение Кальпурнии с жестокими интригами Босфорского улья, слегка поклонился в знак согласия.
– И я решила выйти наружу, – продолжала она. – Если б я заранее подумала о таких сложностях, то, наверное, осталась бы там, – она скривилась. – Хотя нет, не осталась бы. Но я бы не стала просить вас лететь сюда за треть планеты из-за дела, которое оказалось обреченным на неудачу с самого начала. За это вы получите письменное извинение с моей печатью. Мне нельзя быть настолько невнимательной.
Санджа отмахнулся от этих слов.
– Тут есть и моя вина, поскольку я определенно должен был удостовериться перед вылетом, что вы точно знаете все, что от вас может потребоваться Механикус.
Они подошли к узкой двери в холл. Арбитраторы, стоявшие там на часах, взяли оружие на караул, когда они прошли мимо.
– И я уверен, что эти проблемы, в любом случае, не обязательно фатальны для вашего начинания, – сказал Санджа, когда они свернули в коридор за дверью. Он был настолько узким, что только четверо маленьких сервиторов могли достаточно свободно идти по двое в ряд. – Есть различные диагностические церемонии, которые я мог бы провести в крепости как есть. Они не будут обладать церемониальным весом Гелиспекса, официальный штамп которого, как я понимаю, является традиционной частью наследования. Однако, если вам нужно простое генетическое подтверждение, чтобы можно было перейти к юридической стороне вопроса, я, скорее всего, смогу удовлетворить ваши требования. Еще раз, кто эти двое?
– Один – сын от ныне покойной жены торговца, второй – сын наложницы, рожденный в самой флотилии, согласно нашей информации.
– Что ж, я гарантирую, что, поработав день-два с их образцами, я смогу… Арбитр?
Кальпурния встала как вкопанная в середине коридора, читая сообщение под одной из ярких потолочных ламп. Когда она закончила, ее рука дернулась, как будто хотела отшвырнуть его подальше.
– Не могу поверить. Что себе возомнил этот идиот, что он на каком-то гребаном карнавале? Какого черта он тут вообще делает? – она снова двинулась вперед со скоростью, которую Санджа счел не слишком соответствующей ее положению. – Почему он не остался там, где ему было велено?
– Арбитр, могу ли я спросить, о ком вы говорите?
– Симова! Этот надутый, пучеглазый преподобный Симова.
«Гига-VII», флотилия Хойона Фракса, доки системы Батриста
Кто-то сказал ему, что они снова внутри системы, на последней остановке, где можно было перегруппироваться, прежде чем нырнуть в варп-течение, низвергающееся к Гидрафуру. Нильсу Петроне, больше не энсину, но будущему вольному торговцу, было все равно. Он уже почти забыл, что существовала флотилия, система, Империум за ее пределами. Его мир сузился до размеров сводчатого покоя на «Гига-VII», широкой кровати с балдахином, стоящей на возвышении в его центре, прямо под центром высокого купола, и его собственного тела и боли.
Периодически он пытался убедить себя, что раньше он чувствовал себя хуже из-за того, что не понимал происходящее с ним до конца, а теперь, когда он знает, что именно терзает его тело, он мог справиться со всем, что еще могло случиться. Но иногда ему становилось настолько плохо, что это переставало помогать, и боль была настолько сильной, что он терял способность достаточно ясно мыслить, чтобы хоть в чем-то себя убеждать. Они не помогали ему справиться с болью. Твой организм должен привыкнуть к изменениям, так они говорили. Если мы хоть немного тебя обезболим, то тело может утратить способность руководить изменениями, так они говорили. Мы не будем рисковать тобой, так они говорили.
Может быть, так и было, а может быть, и нет. Он считал, что этим не исчерпывается. Магосу, судя по всему, не было дела до боли, но вот когда Д'Лесте наблюдал, как спазмы выжигают нервы Петроны, словно солнечные вспышки, его глаза загорались, а язык подползал к краю рта.
Когда ничего не болело, он спал, сколько мог. В такое время он зачастую просто проваливался в бессознательное состояние, или, по крайней мере, в блаженную дремоту, в которой ему не хотелось думать ни о чем тревожном. А вот когда боли было как раз столько, что она проходила по его нервам, как точильный камень, и делала мысли холодными и острыми, тогда Петрона осторожно прикрывал глаза и работал над своими планами.
