Поскольку пропасть быстро расширялась, было ясно, что и озеро, и водохранилище вскоре опустеют; желая увидеть финальный момент, я вернулся в безопасное место на восточном берегу, сел на камень и стал ждать конца.
Сидя там, я гадал, на какие глубины уйдут воды озера и водохранилища; возможно, размышлял я, некоторые прочитанные мною истории о людях, населяющих подземный «мир под миром», были правдивы. На время я позабыл о том, что происходило у меня на глазах.
Меня вывело из задумчивости громкое фырканье. Вернувшись к действительности, я посмотрел на озеро. Менее чем в пятидесяти ярдах передо мной плыла огромная ящерица, издавая недовольные звуки.
Наконец-то я увидел монстра, и он действительно был чудовищен. Мои способности к описанию слишком ограничены, чтобы должным образом изобразить его словами. Тело, по крайней мере, верхняя часть, было полностью на виду. По форме монстр походил на лебедя; длина тела от места соединения шеи с туловищем и до кончика хвоста, чем-то напоминавшего хвост утки, составляла около шестидесяти футов. Это тело, вооруженное или снабженное ластами, похожими на тюленьи, но чрезвычайно большими, было зеленовато-черного цвета и покрыто чем-то наподобие засохшего слоя слизи и тины. Шея, гибкая, как у лебедя, имела целых два фута в диаметре у основания и постепенно сужалась к голове в восьми футах от туловища. Морда являла смешение черт крокодила и тираннозавра, но была гораздо крупнее, чем у обоих, со слабо сочлененными челюстями, способными раскрыться под громадным углом, как бывает у некоторых змей. Пасть, усеянная шестидюймовыми зубами, была по меньшей мере трех футов длиной от рыла до угла челюстей. Верхние клыки длиной не менее десяти дюймов, изогнутые наружу и вниз над нижней челюстью, придавали чудовищу устрашающий вид. Более ужасное существо я не мог вообразить, и я задался вопросом, могло ли оно быть представителем какого-то неизвестного вида или являлось гибридом. Думаю, правильно последнее, и поскольку существо было единственным, замеченным людьми в наше время, я также стал спрашивать себя, не могло ли это создание начать свое существование когда-то тогда, в мезозойскую эру. Это казалось невозможным, но кто знает? Во всяком случае, монстр определенно выглядел достаточно древним, чтобы родиться задолго до начала творения. Несомненно, подумал я, где-то есть и другие подобные ему, так как выглядело маловероятным, что только один экземпляр попал в один из катаклизмов тех древних дней. Но прав я был или нет, нельзя сказать.
Очевидно, ящерица была чем-то испугана — вероятно, мыслью о том, что ее засосет в пропасть, поскольку она предпринимала отчаянные усилия, пытаясь уплыть. Однако это была проигрышная игра: какой бы мощной ни была рептилия, крутящийся водоворот был сильнее, и как она ни колотила воду, силясь спастись, ее медленно втягивало обратно. Что бы я ни думал о ней, трусости она не знала — осознав, что игра проиграна, она внезапно развернулась и с ужасающим ревом, используя ласты, чтобы придать себе большую скорость, в своего рода дьявольски дерзком рывке нырнула головой в водоворот.
В течение дня вода продолжала расширять пропасть, и к ночи озеро почти исчезло, как и водохранилище.
На следующее утро появились городские инженеры, и я, как мог, объяснил, что произошло. Случилось так, что в основном я говорил с человеком, который руководил строительством резервуара и, следовательно, был единственным, кто знал о нитроглицерине. Я понял, что моя находка вызвала у него некоторое беспокойство; он объяснил, что отдал приказание вывезти нитроглицерин, но, очевидно, оно было забыто или проигнорировано рабочими. Я пообещал ему никому не говорить об этом упущении, за что он, как мне показалось, был очень благодарен. Поскольку тогда распространяться об этом было ни к чему, я счел за лучшее забыть об этом деле.
Я никому не рассказывал о ящерице. Исчезновение Уилсона я объяснил тем, что он упал в озеро с лодки, когда пытался отогнать обратно на берег корову, которая забрела в воду. Эту же историю я рассказал адвокатам, улаживавшим дела с наследством.
Как только стало возможно, я собрал свои вещи и вернулся в город. Я пытался забыть о пережитом, поскольку этот опыт был далеко не приятным, но статья в газете снова напомнила мне о нем. Повторяю, я не удивлюсь, прочитав, что эти ученые нашли каких-то выходцев из мезозойской эры, так как верю, что некоторые особи все еще живы. Почему бы и нет?
У. Брюс-Стэкпул
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПТЕРОДАКТИЛЕЙ [23]
Доисторический этюд
— Что это такое? — спросил я. — Рассказ?
— Возможно, — ответил профессор, — но скорее, если говорить строго, фрагмент реконструкции. Вы послушаете?
I
Бушевал шторм, и волны обрушивались на пляж длиной в лигу с непрерывным грохотом водопада. Покрытая илом и грязью поверхность пляжа, раскинувшегося между береговыми оконечностями двух линий вулканических холмов, бледно отражала лучи солнца, давно миновавшего зенит. Тут и там, подобно зеркалам, брошенным на заиленную равнину, поблескивали большие водоемы; а дальше в глубине материка, за пределами досягаемости прилива, виднелась поросль чахлых кустарников, казавшихся серо-зелеными, как лишайник, на фоне темных солончаков; эти низкорослые и жалкие кусты были единственной растительностью во всей огромной долине, которая простиралась до самых внутренних гор, огромных и меланхоличных, как Лунные Кордильеры.
Среди гор, далеко в глубине материка, милях в пятидесяти от шумного прибоя, можно было различить формацию, давно утраченную нашим миром живущих. Три вулканических конуса, одинаково симметричные, гигантские и зловещие, выбрасывали в небо столбы дыма.
Огромные конусы, дымящиеся вдалеке, мрачные серостальные холмы вблизи, солончаки, где ничто не двигалось, небо без птиц, море без парусов довершали картину ужасного величия и прискорбного запустения — запустения, подчеркнутого человеческой фигурой на пляже.
То была женщина, обнаженная и загорелая, с длинными распущенными волосами цвета морских водорослей, полоску которых она держала в руке.
Она была крепко сложена и казалась мощной, а волосы, скрывавшие ее уши и свод черепа, выглядели необычайно грубыми; линия их начиналась низко на лбу, немногим более дюйма от нависших бровей, затенявших ее мрачные глаза.
Сам Данте нашел бы, что ее лицо заслуживало пристального рассмотрения. Внешний и видимый символ миллионов лет борьбы, борьбы с ветрами и непогодой, с рептилиями и зверями — это было не столько лицо, сколько маска, таинственная, как маска Мемнона [24], лишенная человеческих страстей, как вулканические холмы.
Она стояла на доисторическом пляже, одна из первых из нас, обнаженная, безымянная и забытая; человеческое существо, едва выжившее в той титанической схватке в грязи, которую философы самодовольно называют Началом Вещей, а теологи столь же самодовольно игнорируют.
II Нечто живое в грязи
Она наклонилась, чтобы поднять ленту из морских водорослей, не из прихоти, а от голода. Разжевывая водоросли, она продолжала свой путь вдоль пляжа, направляясь к восточной гряде холмов и держась примерно в пятидесяти ярдах от бурлящего прибоя. По пути она то и дело поглядывала по сторонам и часто внезапно останавливалась, оборачиваясь, как будто к ней обращались. По ее движениям можно было подумать, что ее сопровождало несколько человек, причем некоторые словно шли справа от нее, другие слева, а третьи сзади, и все они точно окликали ее по очереди. Кто-то мог бы принять ее за жертву заблуждений и иллюзий; но воображение никогда не смогло бы представить ужасные опасности, которые были истинной причиной этих постоянных поворотов головы, остановок и нерешительных движений.
