Ознакомительная версия.
Тот едва успел поднять свой шест, чтобы защититься, но перед Брендольвом сейчас не устоял бы и более серьезный противник. Несколькими сильными и точными ударами Брендольв выбил шест из рук Гаутберга, а самого его опрокинул на землю. В мыслях мелькнуло воспоминание, как Вальгард вот так же опрокинул Ауднира и потом… Брендольв отскочил и потряс головой. Хватит. И так ясно, за кем осталась победа.
– Молодец! Вот это мужчина! Вот как надо! С такими воинами нам любые фьялли нипочем, а? – кричали вокруг. – Теперь его надо звать Гаутберг Битая Голова!
Опираясь на шест и рукавом вытирая мокрый лоб, Брендольв украдкой бросил взгляд на йомфру Ингвильду. Но она отвернулась и что-то говорила своему воспитателю, рослому мужчине, могучему, невозмутимому, чьи глаза были всегда полузакрыты, но взгляд – остр и зорок.
Однако Ингвильда дочь Фрейвида заметила удаль победителя. Вечером, когда гости попроще разошлись по своим дворам, а всех знатных Хёгни хёльд рассадил за столами, она поднялась со своего места и налила пива в окованный серебром рог.
– Я хочу поднести этот рог тому, кто сегодня так славно позабавил нас, – сказала она, и Брендольв, не сводивший с нее глаз, ощутил, как внутри у него что-то оборвалось и провалилось, а все тело наполнилось мелкой, тревожной и приятной дрожью. Еще миг – и она поднимет на него свои звездные глаза…
Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией*, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых пальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.
– Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв сын Гудмода, – сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. – Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!
Она шагнула вперед, и Брендольв пожалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.
– Почему бы тебе не поднести рог и мне? – крикнул с высокого почетного сиденья Вильмунд конунг. – Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!
Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сиденьи, что краска схлынула с его лица, и рябинки на его щеках стали заметнее.
– Это мой конь! – повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. – Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! – упрямо требовал он. – И вообще… – Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. – Ты – моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!
– Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! – внешне спокойно, но четко и уверенно произнесла Ингвильда.
Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.
– Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! – ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. – Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!
Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же.
У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой. Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!
Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сиденья.
– Фьялли? – с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. – Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! – с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. – Ты и твой отец – вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!
– Я была бы рада, если бы это было так! – отчеканила Ингвильда. – Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!
– Я уже догадываюсь, что он успел! – ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга – точно грязное тряпье каждого стирается у всех на глазах. – Я кое-что тоже помню… – бормотал Вильмунд.
– Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! – вмешалась кюна Далла. – Пьяный не знает, что делает, и что говорит – тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!
Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сиденья, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.
Ознакомительная версия.
