Наг перевел дух. Тезки-Рамы не торопили его, внимая каждому слову змия и терпеливо ожидая продолжения.
— Тогда, весьма удивленный и раздосадованный, Адский Князь отправил на Поле Куру посыльного киннара. Очень скоро (гораздо быстрее, чем рассчитывал Князь) киннар вернулся обратно — с отрубленной головой под мышкой! Понятно, Яма немедленно дал ему новое воплощение, и киннар поведал: дескать, едва он выбрался во Второй мир, как первый же попавшийся воин снес ему голову топором! Киннар даже толком рассмотреть ничего не успел!
Аскет мечтательно усмехнулся и с лаской огладил лезвие секиры-любимицы. «Топором — это правильно!» — ясно читалось в глазах старика.
Наг на мгновение запнулся, после чего продолжил:
— Яма посылал киннара еще дважды — и дважды посланец возвращался обратно с отрубленной головой! Похоже, его всякий раз убивал один и тот же воин!
Здоровяк еле сдерживался, чтоб не загоготать на весь лес. Три раза подряд наступить на одни и те же грабли — потеха!
— И тогда Петлерукий Яма обратился с просьбой к моему господину. Выбор Повелителя, как обычно, пал на меня, — грустно произнес наг. — У меня, ясное дело, две головы, только терять любую из них мне совсем не по вкусу. Сами понимаете: одна голова хорошо, а две… Поэтому, когда я выбрался из Третьего мира на Поле Куру, я предусмотрительно уменьшился до размеров яблочного червячка — и никто меня не заметил! Но вскоре выяснилось, что в таком виде я и сам могу заметить в лучшем случае яблоко. Пришлось увеличиваться. До полупосоха. Приподымаю я головы, осматриваюсь… Вы будете смеяться, но первым, кого я увидел, был урод-бородач с окровавленным топором!
Васятха-Хороший весь передернулся от такого нехорошего воспоминания, и по чешуйчатому телу пробежала волна мелкой дрожи.
— Шарахнулся я от него, чувствую: за хвост хватают. И орут: «Вот ты-то, гад, мне и нужен!» Я только дернулся, а этот, который змеелов, уже «Нагабхала— Мантру» выкрикивает. Ту самую, от которой мы деревенеем и превращаемся в отравленные дротики! Не успел я опомниться — лечу! Взаправду лечу! Мне даже понравилось. Вот, думаю, рожденный ползать… Тут как раз и прилетел. Врезался в чей-то доспех, лбы по-расшибал, сам доспех всмятку, хозяин доспеха с колесницы брык! Я поверх него шлепнулся, а он уже дохлый. Совсем…
— Неудивительно, — проворчал Здоровяк.
— Меня мантра и отпустила. Еле до ручья дополз… а он кровью течет. Притаился я в ложбинке, слышу — кричат: «Царь Шалья убит! Последний воевода пал! Бегите, Кауравы!» И тут до меня доходит, что это МНОЙ бедолагу и прикончили! Вижу: часть воинов побежала, оружие бросают, иные ниц валятся… И голос отовсюду, как оползень в горах: «Убивайте! Павший в бою наследует райские миры!.. Убивайте ради их же блага! Пленных не брать!» Я проморгался, смотрю: огненный дождь всех накрыл… и тех, что бегут, и тех, что ниц…
Наг осекся, лизнул пересохшие губы парой раздвоенных жал и заморгал чисто по-человечески.
Удавьи глаза Васятхи предательски заплывали слезами.
— Короче, я обратно, а тут вы со своими шутками! Будто я и так мало натерпелся! И наг обиженно умолк.
— Врет! — с уверенностью заявил Здоровяк. — Быть такого не может. Кшатрий сдающегося никогда не убивает. Слышь, тезка, врет, слякоть двумордая!
— КТО приказал не брать пленных? — тихо спросил Рама-с-Топором у нага, и сухие пальцы аскета непроизвольно сжались, врастая в древко секиры.
От этого чуть слышного голоса передернуло не только нага, но и могучего Здоровяка. Лицо аскета казалось бесстрастней обычного, но уж лучше бы он ру гался самыми страшными словами и размахивал своим топором… Увы, не такой человек был Парашурама Джамадагнья, Палач Кшатры, что наполнил в свое время Пятиозерье кровью варны воинов и поил этой кровью призрак невинно убиенного отца.
Былой хозяин Курукшетры, где сейчас гибли тьмы и тьмы.
Нет.
Не гибли.
Погибли.
— Я н-не знаю… — растерянно выдохнул Васятха. — Клянусь жалами Отца— Шеша, не знаю!
— И голос отовсюду, словно оползень в горах, — медленно повторил Рама-с— Топором. — Голос ЕГО…
— Кого — ЕГО? — не понял Здоровяк.
— Братца твоего ненаглядного! Черного Баламута! — Аскет выплюнул это имя, как ругательство. — Кого ж еще?!
И бесстрастным старик теперь выглядел не более чем весеннее половодье в отрогах Восточных Гхат.
— Да ты что, тезка, сдурел?! — Брови Здоровяка вспугнутыми шершнями взлетели на лоб. — Кришна, он же… да не мог он такого приказать! Он вообще не любит приказывать… и в битву обещал не вмешиваться!
— Любит, не любит! Ты мне еще на лотосе погадай! Ах я, старый дурак! Вот она, Эра Мрака! Павший в бою наследует райские миры? Убейте всех ради их же блага! Пленных не брать! Любовь — побоку, Закон — на плаху, одна Польза осталась, и та с гнильцой… Убивайте! Всех, всех, а там Господь разберется, где свои… и огненный дождь на головы! Это ж какой сукой надо быть, чтоб «Южными Агнцами» сдающихся полоскать?! Дурак я, дурак… решил отсидеться…
— Мне надо туда, — катая желваки на скулах, сухо бросил Здоровяк. — На Поле Куру. Я отказался участвовать в бойне — но бойня закончилась. Пора вернуться. И взглянуть в глаза своему брату. Извини, тезка, но я не верю, что это он. Ведь я люблю его…
Насмерть перепуганный Васятха смотрел на огромного человека, в котором только что все добродушие переплавилось в нечто совсем иное, и сердце змия захлебывалось от страха.
Наг, разумеется, слыхал рассказы о том, как бешеный Баларама убивал на арене Матхуры лучших борцов-демонов, смеясь в лицо царю-выродку, но раньше порученец никогда не принимал это всерьез.
— Ну, я пополз? — робко поинтересовался наг.
— Пополз, — согласился аскет. — Да не туда. Вот доставишь его на Курукшетру — тогда посмотрим… И меня заодно, — неожиданно закончил он.
— Да как же так? — Бедный Васятха чуть не подпрыгнул от растерянности. — Мне же к Повелителю с докладом…
— Повелитель обождет. — Аскет был неумолим. — Думается, по возвращении твой доклад будет куда полнее. Давай поехали!
— Да не снесу я вас двоих! — взмолился наг.
— Еще как снесешь! — заверил его Здоровяк, мигом приняв сторону тезки. — Уменьшаться умеешь? Умеешь. Сам говорил. Значит, и увеличишься, ежели подо прет!
— Ну не настолько же! — продолжал упираться Васятха. — Кроме того, если я с докладом опоздаю, с меня семь шкур…
— Скажи-ка, тезка, чтишь ли ты Шиву-Милостивца? — словно забыв о существовании нага, обратился аскет к великану.
— Ясное дело! — удивленно ответил тот, еще не вполне понимая, куда клонит старик.
