Брайан Герберт - Песчаные черви Дюны

Пилот выровнял орнитоптер и на большой скорости направил его вглубь пустыни. На горизонте виднелась черная гряда отвесных скал, надежный барьер, который черви были не в состоянии преодолеть.

Станция Шаккад была названа в честь Шаккада Мудрого, властителя, правившего в империи до начала Батлерианского Джихада. Какой-то придворный химик Шаккада – личность, ныне окутанная флером легенд, – был первым человеком, открывшим гериатрические свойства меланжи. И вот теперь, на Капитуле, далеко от Убежища и от посторонних глаз, группа из пятидесяти сестер и их помощников жила и работала на этой станции. Они установили здесь метеорологическое оборудование, ходили в дюны для определения химических и физических свойств, выясняли их изменения при взрывах меланжи, а также наблюдали за ростом и размножением песчаных червей.

Когда орнитоптер сел на плоскую, как стол, скалу, служившую импровизированной посадочной площадкой, навстречу машине вышли ученые. Покрытые пылью, обветренные, эти люди только что вернулись с окраин пустыни, где они установили зонды для отбора проб и метеорологическое оборудование. На ученых были надеты защитные костюмы – точные копии фрименских.

Большинство ученых на станции Шаккад были мужчинами, и несколько самых старых из них совершили ознакомительную поездку на сожженный обугленный Ракис. Прошло три десятилетия после экологической катастрофы, постигшей пустынную планету, и теперь мало кто помнил о жизни червей и об исходных условиях на Дюне.

– Чем можем помочь вам, Командующая Мать? – спросил начальник станции, инопланетянин с большими солнцезащитными очками, сдвинутыми на лоб. Белки совиных глаз этого человека уже начали приобретать синеватый оттенок. Пряность стала частью его рациона с момента прибытия на станцию. От его тела исходил неприятный кислый запах. Похоже, что он слишком всерьез принял свое назначение на форпост в безводной пустыне и не тратил времени на регулярное мытье.

– Помогите нам добыть как можно больше меланжи, – резко ответила Мурбелла.

– Нет ли у вашей команды недостатка в чем-либо? – спросила Лаэра. – Может быть, вам нужно какое-то оснащение или дополнительные рабочие?

– Нет-нет. Мы хотим уединения и свободы для работы. Ах да, еще нам нужно время.

– Я могу дать первые две вещи. Но время… Его нет ни у кого из нас.

Машинный храм в Синхронии был чистой манифестацией того, какой должна в будущем стать вся остальная вселенная. Омниус был доволен наступлением мыслящих машин в течение последних нескольких лет. Машины покоряли одну планету за другой, но Эразм знал, что предстоит сделать намного больше.

Сегодня голос Омниуса гремел сильнее обычного. Всемирный разум любил производить впечатление.

– Новая Община Сестер оказывает нам самое ожесточенное сопротивление, но я знаю, как нанести им поражение. Разведчики установили тайные координаты Капитула, и я уже отправил туда контейнеры со смертоносными вирусами. Скоро эти женщины вымрут. – В словах Омниуса сквозила скука. – Надо ли мне развернуть перед тобой карту вселенной, чтобы показать, сколько планет мы уже завоевали и покорили? Ни одного поражения!

Карта развернулась в электронном мозге Эразма, независимо от того, хотел он этого или нет. Когда-то, в давно прошедшие дни, Эразм сам решал, что загружать из всемирного разума, а что – нет. Но Омниус каким-то образом сумел превзойти механизмы сохранения самостоятельности независимого робота, передавая ему любые данные, проводя их сквозь самые надежные брандмауэры.

– Это чисто символические победы, – ответил Эразм, намеренно приняв облик старухи в крестьянской одежде. – Я очень рад, что мы сумели выйти на границы Старой Империи, но мы пока не выиграли войну. Я потратил тысячелетия на изучение этих упрямых и изобретательных людей. Не стоит радоваться победе, пока мы ее реально не одержали. Помни, что случилось в прошлый раз.

Омниус недоверчиво фыркнул на всю Синхронию.

– Мы по определению лучше, чем это никуда не годное запятнанное болезнями и пороками человечество. – Из тысяч наблюдательных камер он смотрел сверху вниз на Эразма и его старушечий маскарад. – Почему ты упрямо носишь этот раздражающий меня облик? В нем ты выглядишь слабым.

– Не мое физическое тело определяет мою силу. Мой разум делает меня тем, что я есть.

– Меня не интересует твой разум. Я просто хочу выиграть эту войну. Я должен ее выиграть. Где корабль-невидимка? Где мой Квисац-Хадерах?

– Ты стал таким же требовательным и капризным, как барон Харконнен. Может быть, ты подсознательно его копируешь?

– Ты дал мне математическую проекцию, Эразм. Где сверхчеловек? Отвечай мне.

Робот хохотнул.

– У тебя уже есть Паоло.

– Твои проекции гарантировали присутствие Квисац-Хадераха на борту корабля-невидимки. Я хочу иметь обе версии – это избыточность, необходимая для победы. Я не хочу, чтобы у людей был хотя бы один сверхчеловек. Я должен контролировать обоих.

– Мы найдем корабль-невидимку. Мы уже знаем, что на борту есть множество интересных вещей. Там даже есть мастер Тлейлаксу. Возможно, он – единственный, оставшийся в живых, и мне очень бы хотелось с ним поговорить – тебе бы это тоже не повредило. Мастер должен увидеть, как все эти лицеделы сформировали нас, построили нас, сделали так, чтобы мы стали ближе к богам. Ближе, чем люди, во всяком случае.

– Мы будем продолжать разбрасывать нашу сеть. И мы отыщем и поймаем корабль.

В городе все вокруг подчинялось драматическим перепадам в настроении всемирного разума – строения складывались пополам и рушились. Однако весь этот грохот, сотрясения пола под ногами и всеобщее разрушение не произвели на независимого робота ни малейшего впечатления. Он уже много раз наблюдал эти театрализованные спектакли. Омниус, определенно, получал немалое удовольствие от этой показухи, иногда к лучшему, но часто и к худшему, несмотря на то, что Эразм постоянно стремился контролировать эксцессы всемирного разума. От этого зависело будущее – будущее, уготованное им, Эразмом.

Он перебрал проекции, составленные им из триллионов данных. Все результаты были окрашены и точно соответствовали пророчеству, им сформулированному. Омниус верил им безоговорочно. Внушаемый всемирный разум слишком сильно полагался на отфильтрованную Эразмом информацию, и независимый робот умело на этом играл.