– Отвечай! – Опомнившись, Эрхина придала взгляду величавую надменность. – Ты с намерением убил Ниамора?
– Видно, в обычаях Морского Пути и Туаля очень большая разница! – с намеком ответил Торвард. – Тут все что-то говорили про благородную деву… – Он бросил мимолетный взгляд на Сэлу. – А мне сдавалось, что она – рабыня, твоя рабыня, госпожа. Разве нет?
– Да, – ответила Эрхина, вспомнив, что Сэла не только дочь конунга фьяллей, но и пленница, взятая в рабство.
– Ну, а значит, своей чести у нее нет, – продолжал Торвард. – Честь – только у тебя, госпожа, у ее хозяйки. Это на твою честь, госпожа, он покушался у всех на глазах. И ты сама за себя постояла – моими руками. Что же еще мне, твоим рукам, было делать, когда тебя обижали? А за оскорбление Невесты Ванов[2] я могу убить кого угодно. Только он сам себя убил. Сам сломал себе шею.
И все с изумлением глядели на раба из кузницы, который так спокойно говорил о своем праве лишить жизни военного вождя, ничуть не сомневаясь в своей способности сделать это, словно сила всех богов снизошла в него и должна была снизойти, раз уж в ней есть нужда. Воины слушали его сосредоточенно; на некоторых лицах отразилось понимание, на других – сомнение. Простой прием, которым раб с копотью на руках убил прославленного вождя, все они знали. Из такого захвата можно выйти живым, но только расслабившись и сдавшись. А сдаться Ниамор никак не мог. Он, с его упрямым и неукротимым нравом, сделал то единственное, что от него следовало ждать, – попытался освободиться и действительно сам сместил себе шейные позвонки, да еще таким мощным усилием, что его убийце почти ничего не оставалось делать. Знал ли раб, что Ниамор непременно сделает это самое усилие?
А Эрхина слушала с жадным вниманием, как никогда в жизни не слушала никого, кроме своих наставниц-жриц. В ней боролись недоумение, изумление и даже где-то восхищение. Он все говорил верно, этот некрасивый, черноволосый раб с темными глазами. У рабыни нет прав, у раба нет ответственности; домогательствами к ее рабыне Ниамор оскорбил ее же, фрии, честь, а ее раб дал отпор от ее же имени, потому что своего у него просто нет. В лицах этих двоих она сама и подверглась нападению, и отомстила за себя.
Но только ничего рабского в лице Коля не находилось – ни малейшего признака лени, трусости, вероломства, по которым проницательные люди с одного взгляда отличают рабов от свободных, в какую бы богатую одежду они ни вырядились. Перед Эрхиной стоял человек свободный, и свобода сказывалась в каждом его движении, в звуке голоса, в блеске глаз. От него исходило такое горячее, напористое ощущение силы, что подобное ей встречалось только в одном-единственном человеке…
– А ведь ты совсем не боишься! – промолвила она, словно хотела, чтобы ей разъяснили эту странность.
– А чего мне бояться? – Коль слегка пожал плечами. – Знаешь, госпожа, у нас рассказывают один случай, как отец провожал сына в поход. «Вот вскоре тебе, сын, предстоит идти в битву! – говорил старик. – Как ты станешь вести себя, если тебе предскажут, что в этой битве ты погибнешь?» – «Не жалея себя, я буду рубить мечом обеими руками, чтобы оставить по себе достойную память!» – ответил сын. «А если тебе предскажут, что ты останешься жив?» – «Тогда я, не боясь за себя, буду рубить врага обеими руками, чтобы стяжать славу!» – «Вот видишь! – сказал тогда старик. – Ведь в любой битве с тобой может случиться только одно из двух: либо ты погибнешь, либо останешься жив. Об этом знает судьба, а приговора норн не переменишь, так что не заботься о судьбе, заботься о славе!» Так и я: больше одного раза не умирает никто, а этого одного раза никто не минует, так что я готов встретить свою судьбу. Главное – знать, что не опозоришь своей памяти.
Торвард говорил свободно, уверенно, словно вокруг одни друзья. Глядя на Эрхину, за спиной ее он вдруг увидел еще одну женскую фигуру – знакомую ему, гордую и статную, возвышавшуюся кудрявой черноволосой головой выше столбов трона. Ярко-синие глаза валькирии Регинлейв смотрели прямо на него, а в руках она держала обитый золотом щит, сиявший, как солнце. Никто, кроме Торварда, ее не видел, но он видел и знал: родовой дух-покровитель не покинул его и поддерживает, срок его еще не пришел. Его, потомка конунгов и через них самого Одина-Всеотца, могучий хранитель рода убережет в тех жизненных битвах, где настоящему рабу пришлось бы плохо! А значит… не заботься о судьбе, заботься о славе.
Эрхина смотрела на него во все глаза и невольно искала в нем те признаки, по которым узнают спустившихся на землю богов. Для раба он говорил уж слишком мудро, справедливо, смело, красноречиво! Как она не замечала его раньше? Некрасивый, черноволосый, темноглазый, он был полон той внутренней силы, которая важнее и привлекательнее красоты. Он был молод, строен, силен, и во всем его облике светилось уверенное, властное, почти подавляющее обаяние, чему не мешала даже отталкивающая чужеземная внешность. И чем дольше она смотрела, тем сильнее ощущала это обаяние. Он как Вёлунд на острове, плененный владыка… Почти как… Но сейчас в ее мыслях уже не всплыло привычное воспоминание о Торварде конунге – новый образ поразил ее и захватил воображение.
– Нет, ты не прав, Бран сын Ниамора… – проговорила Эрхина, но глядела при этом не на Брана, а на того, кто стоял прямо перед ней. – Не вероломно и по-рабски… А как достойный и свободный человек он смог и заступиться за честь… и ответить за свой поступок. А значит, по справедливости он должен быть свободен. Тебе, Бран сын Ниамора, я заплачу треть виры, как полагается за того, кто сам виноват в случившемся. Покушаться на честь фрии… твой отец мог бы совершить подвиг и получше! А чтобы не позорить памяти нашего военного вождя тем, что он принял смерть от руки раба… – Эрхина помедлила: ей нравилось, что по одному звуку ее голоса люди двигаются и замирают, задерживают дыхание или облегченно вздыхают, – то я именем Богини даю свободу этому рабу! Отныне он будет жить в моем доме как свободный и получать плату за свою работу!
Торвард слегка переменился в лице. Все-таки звание раба, хоть и «поддельного», не могло его не угнетать. Отныне он свободен в глазах всех этих людей. И свободным его сделала Эрхина, та самая, ради которой он согласился влезть в шкуру раба…
Движением руки Эрхина отпустила его.
Сэла наконец перевела дух и села на ступеньку, провожая глазами спокойно уходящего Торварда.
Бран стоял на прежнем месте, словно не мог решить, что же делать: долг призывал его к немедленной мести, тем более что переход убийцы в разряд свободных людей развязал ему, мстителю, руки, но он не мог ослушаться фрии, которая пообещала убийце полную безопасность. Иногда и от привычки к повиновению бывает польза.
