— Мы, то есть полковник Сто восемьдесят шестого, — добавил полковник Браун, — помним о вашем прежнем опыте работ в шахте, солдат Соресон. И о вашем неоценимом вкладе в последнюю операцию…
Гюнтер услышал достаточно. Вообще-то, атомные заряды для него были лишь цифрами в запросах на реквизицию. Но это явно не то, что все ожидали услышать.
— Я вызываюсь добровольцем, — произнес он и увидел по лицу Брауна, какое облегчение тот испытал. Судя по всему, он так и не привык отправлять солдат на верную смерть.
— Надеюсь, вы понимаете, — сказал комиссар, — о чем мы вас просим. Мы не можем использовать часовой механизм или дистанционное управление. Любая отсрочка дает противнику шанс обезвредить заряд. Вам и остальным девяти бойцам отделения придется заплатить жизнью.
— Когда выступать, сэр? — спросил Гюнтер.
— У меня есть кое-что для вас, солдат Соресон, — сказал Браун, открывая ящик стола. — В знак признания вашей самоотверженности. Я знаю, что вы не так давно в СПО, но этот короткий срок вы прослужили с отличием. А учитывая наши потери… Я так понимаю, в вашем отделении нет сержанта.
В руках он держал сержантские знаки различия. Гюнтер взял их и поблагодарил, хотя не чувствовал, что готов носить их. Но это была воля Императора.
— Я знаю, что это не много, — сказал Браун. — Если бы это зависело от меня… Я говорил об этом с Департаменто Муниторум, и хотя мы и не Имперская Гвардия, но последние месяцы мы сражались вместе с ними, жили вместе с ними и жертвовали не меньшим, а, может, даже большим, чем они. И я не вижу, почему бы не… Думаю, учитывая обстоятельства, Железная Аквила вне вопроса.
«Он не понимает», — подумал Гюнтер.
Они разгребали путь в Иероним-сити.
Четыре «Кентавра» с бульдозерными отвалами пробивали в завалах путь к центру столицы. Пехотинцам тоже нашлась работа: расчищать края куч обломков, чтобы те не осыпались и не похоронили их всех. Труд становился еще более опасным из-за тонкого слоя выпавшего снега. Соресон привык, ложась спать, немедленно отключать сознание, используя каждую минуту отдыха. Вот и сейчас, проспав положенные шесть часов, он встал и вернулся к своим обязанностям.
Сержантские погоны изменили отношение солдат к Гюнтеру. Сначала ему это не нравилось, ибо они начали ожидать, что он теперь станет думать за них. Гораздо приятнее казалась прежняя безымянность. Вскоре, однако, он понял, что на деле мало что изменилось. Все решения принимали по-прежнему офицеры, они же отдавали приказы, а ему отводилось следить за их выполнением, добиваясь, чтобы каждый понимал свою задачу и выполнял ее. После полудня солдаты СПО и рядовые гвардейцы собрались на совещание, устроенное полковником Сто восемьдесят шестого. Он прибыл, как всегда сопровождаемый свитой из офицеров Крига и несколькими из СПО, включая полковника Брауна. Почти ощутимое чувство ожидания повисло в воздухе, когда полковник объявил, что их работа тут почти закончена:
— Мы входим в город на рассвете, одновременно с другими полками на востоке, юге и севере. Мы объединимся около сооружения некронов. Там и состоится последняя битва этой войны — и будет одержана победа.
Потом полководец обнародовал план подрыва пирамиды и сказал, что честь выполнить задание выпадет отделению СПО, но не указал какому. Упоминая Гюнтера, он назвал его «сержант 1419», что мало кому что-то сказало. Многие солдаты стали нервно переглядываться, выискивая номер на бляхе. Они хотели убедиться, что не их принесут в жертву. Они тоже не понимали.
— Почему СПО? — Гюнтер услышал, как один из солдат жалуется, когда они вернулись к работе, а офицеры Крига ушли. — Почему этот безликий ублюдок не послал кого-то из своих ради разнообразия?
Соресон резко заметил, что тот говорит о старшем офицере, представляющем самого Императора. Солдат хмуро посмотрел на него, но промолчал. Но он был не единственным недовольным. Гюнтер слышал, как они бормочут, когда он отвернулся:
— …они ценят их жизни выше наших, но даже не…
— …Браун должен был встать и сказать, что мы больше не потерпим. Хенрик бы…
— …с остальным, хотел бы я знать. Когда атомные заряды взорвутся…
— …есть противогазы, защищающие от радиации. А мы…
Он утешал себя тем, что эти нытики — только что призванные новобранцы. Их подготовка была еще короче, чем у Гюнтера, и никто из них не имел опыта настоящего сражения. Они не видели некронов. Через сорок минут к нему подошел один из них: светловолосый, веснушчатый парнишка лет шестнадцати или семнадцати из его отделения.
— Некоторые из нас интересуются, сержант, — сказал он, — отделение, посланное в гробницу… Сержант, это мы?
— Да, солдат, — ответил Гюнтер, и парень посерел лицом.
Часом позже сержант Корпуса Смерти сообщил ему, что один из его людей попытался дезертировать и был застрелен. Гюнтер разозлился на себя и устыдился. Он должен был предвидеть такую возможность и попытаться предотвратить ее.
Когда наконец лейтенант Харкер, командир взвода, построил отряд отдельно от остальных, все уже понимали, что он им скажет. Он говорил о том, какая великая честь выпала этим десяти… девяти. Он сказал, что их завтрашняя миссия сделает их героями. А потом, к удивлению Гюнтера, предложил каждому солдату перевод в другое отделение, если он согласен. Трое согласились — нерешительно и, очевидно, ожидая подвоха. Гюнтер разочаровался в них, но был горд оставшейся пятеркой. И он воспрял духом, когда после произнесенных слов нашлись добровольцы, желающие заменить отказавшихся.
Хотя Гюнтер разрешил бы ситуацию иным методом, но ему пришлось признать, что этот способ был эффективнее. У него снова было девять человек, и каждому он мог доверять. Они сделают то, что должны, — умрут, но доставят важнейший груз. Потому что в одном все они были похожи на Гюнтера. Они верили в свою миссию, и им не нужно было иных мотивов — наград или повышений, — чтобы сражаться. Им было достаточно знать, что их смерть переломит ситуацию в войне, и потому они были куда счастливее, чем те, кого заменили. Все равно, скорее всего, эти люди умрут завтра в страхе, дешево продав жизни. Гюнтер и его отделение не испытывали страха — их судьбы были предопределены. Идущие на смерть, они обрели спокойствие, зная точно, когда и как умрут.
Костеллин складывал вещи. Он не хотел поручать сборы сервиторам, не доверяя им ценный груз. Вещей, впрочем, насчитывалось не так уж много. Первый солдатский жетон. Старый потрескавшийся инфопланшет, хранящий дорогие комиссару воспоминания о четырехлетнем периоде его жизни. Все это он бережно упаковал в запасной комплект формы.
