Впрочем, в сложившейся ситуации именно это наследство могло пригодиться мне куда больше, чем недвижимость и даже мешок дублонов.
Правда, о том, чтобы справиться с негодяями голыми руками, нечего было и думать. В одном из них росту было под два метра; во всяком случае, он горбился, чтобы не задеть затылком потолок. Руки у него были длинные, как у большой обезьяны, которую я в детстве видел в бродячем зверинце. Такими ручищами не так уж сложно схватить даже крупного и мускулистого юношу вроде меня и неторопливо скручивать его узлом, подобно тому как хозяйки выжимают мокрое белье. Второй — тот самый, что хотел проткнуть мне горло, — был пониже, но гораздо шире в плечах. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что силой этот тип вполне может соперничать с библейским Самсоном, который на досуге любил раздирать пасть льву.
К тому же у них были шпаги и, весьма вероятно, кинжалы, которые подобная публика любит носить под плащами. Короче говоря, рассчитывать на одну лишь силу в поединке с ними не приходилось.
Оставалось надеяться на проворство и безрассудную храбрость, причем внутренний голос нашептывал мне, что последняя в данном случае может только повредить.
У вас, возможно, создается впечатление, что я раздумывал над создавшимся положением, вольготно расположившись на полу за топчаном и никуда особенно не торопясь. На самом деле все эти мысли (включая сожаления по поводу наследства) промелькнули в моей голове за считаные доли секунды; блеснул перед моим внутренним взором чудесный образ юной Лауры, свежей, как украшенный крупными каплями росы только что распустившийся бутон алой розы; блеснул и погас, заслоненный видением совсем иного рода — омерзительной рожей негодяя, надвигавшегося на меня с обнаженной шпагой в руке.
То ли в комнате каким-то чудом стало светлее, то ли мои глаза притерпелись к темноте, но теперь я видел его лицо вполне отчетливо.
У него был широкий лягушечий рот, кривившийся в злобной ухмылке. Я успел заметить гнилые черные зубы и тянувшийся от угла рта к уху широкий безобразный шрам, оставленный, скорее всего, разбойничьей навахой; такие детали почему-то всегда намертво впиваются в память, словно репьи в одежду. В следующий момент произошло сразу два события: Шрам (дальше для удобства я буду называть его так) отвел назад локоть, чтобы прикончить меня своей шпагой, а я, по милости Божьей, нашел наконец хоть что-то, что можно было с некоторой натяжкой считать оружием.
Это оказался ночной горшок.
Я совершенно не помню, чтобы он стоял там накануне. Видимо, Хорхе, в сердце которого крестьянская прижимистость боролась с почтением к моему благородному происхождению, принес мне его, когда я уже спал. Вы, конечно, возразите, что даже самый отъявленный сквалыга вряд ли откажется снабдить пьяного гостя этим полезным приспособлением, хотя бы из соображений чисто практических, и будете, безусловно, правы. Но сквалыга наверняка ограничился бы какой-нибудь ненужной ему самому емкостью — и в этом случае вы не читали бы сейчас эту повесть. Предмет, который Хорхе заботливо поставил возле моего топчана, был не какой-нибудь рассохшейся деревянной лоханью, которую не жалко потом пустить на растопку; нет, это был прекрасный медный горшок, который не стыдно предложить настоящему идальго, горшок размером и весом с каску итальянского кондотьера. Собственно, это обстоятельство и спасло мне жизнь.
Громко взревев, я швырнул медный сосуд в перекошенную рожу Шрама за секунду до того, как он попытался пригвоздить меня к полу. Одновременно я с фамильным проворством Алькоронов вскочил на ноги. Не спрашивайте меня, как это у меня получилось. Получилось — и все. Я предпочел бы не упоминать о том, что, вскакивая, больно ударился головой о балку, которую Хорхе зачем-то поместил в этом месте при строительстве своей мельницы, но это было бы нечестно. В конце концов, этот удар не шел ни в какое сравнение с тем, что получил при столкновении с ночным горшком мерзавец Шрам.
Означенный негодяй отступил на пару шагов назад и ошеломленно замотал головой. Шпага его вспорола воздух в полуметре от моего носа, но было ясно, что противник оглушен и ничего не соображает. Второй убийца — тот, что подпирал потолок, — отшатнулся от него (как отшатнулся бы любой от человека, с которого стекало… впрочем, от неделикатных подробностей я предпочел бы вас избавить) и тоже треснулся головой о потолочную балку. Балки в этом небольшом помещении были на каждом шагу.
Я подпрыгнул и крепко ухватился за деревянную поперечину. В детстве мы, мальчишки, очень любили раскачиваться на ветвях деревьев и даже перепрыгивали с одного дерева на другое. Теперь эта забава принесла мне пользу: быстро качнувшись назад, я распрямил ноги и всем своим весом (а вешу я почти сто восемьдесят фунтов) ударил Шрама в подбородок.
Тут я опять должен сделать небольшое отступление. Любой дворянин моего возраста обязан уметь хорошо драться на шпагах — этому нас учат с детства, и к двадцати годам каждый знатный кастилец прекрасно владеет клинком. Но, в отличие от многих других более обеспеченных сверстников, мне доводилось драться не только на шпагах. Когда у тебя в кармане вместо золота звенит в лучшем случае мелкое серебро, а то и медь, ты поневоле вращаешься в тех кругах, где споры частенько решаются не благородной сталью, а вульгарной схваткой на кулаках. Батюшка рассказывал, что проклятые англичане сочинили даже целый свод правил для таких поединков, которые называются у них «бокс». Поскольку мы, слава Господу, живем не в Англии, я никогда не считал обязательным соблюдать эти правила. В драке в портовой таверне никто не обратит внимания, придерживаешься ты правил или нет. Скорее наоборот: чем больше ты будешь беспокоиться, все ли ты делаешь согласно какому-то там кодексу, тем скорее тебя насадят на нож.
К тому же вы, наверное, согласитесь со мной, что это крайне нечестно — нападать вдвоем с оружием в руках на одинокого, безоружного, да к тому же еще и спящего юношу.
Удар сдвоенными ногами, который я обрушил на Шрама, мог бы свалить и быка. Негодяй, однако, оказался на удивление крепок: хотя его отбросило к стене, сознания он не потерял и даже не выронил шпагу. Поэтому я вынужден был прибегнуть к подлому, но очень эффективному приему, которому научил меня один старый матрос в Кадисе. Я отпустил балку, приземлился на согнутые ноги и, выпрямляясь, ударил противника кулаком в то самое место, кое Адам, вкусив от древа познания добра и зла, поспешил прикрыть фиговым листком.
Этот удар наносится снизу вверх, и в него вкладывается вся сила тела — не только руки, но и распрямляющегося, как пружина, корпуса. Тут главное — правильно попасть. У меня получилось.
