Так много безделушек. На древней Терре они назвали бы его сорокой.
— Все читаешь, брат?
Херум Афаэль нагнулся и вошел в лексиканум. Он был в полном боевом доспехе, что делало его на полметра выше Темеха. Его броня была темно-синего цвета, украшенная в сочленениях бронзовыми завитками; только лысая, гладкая голова оставалась беззащитной. Лорд-маг Пирридов в эти дни проводил много времени в доспехах, и Темех не мог вспомнить, когда последний раз видел его без них.
— Времени достаточно, — ответил Темех, положив книгу на стол перед собой.
Афаэль фыркнул и встал перед ним. Он излучал нетерпение. Это было неудивительно — они всегда были нетерпеливыми, его вид. Это был дар их ордена, и за это их продолжал ценить Магнус.
— Зачем ты здесь, брат? — спросил Темех, не желая тратить попусту драгоценные дни, прежде чем начало операции сделает все, кроме мыслей о битве, невозможным.
— Что ты читаешь? — спросил в ответ Афаэль, подозрительно глядя на книгу.
— Ничего важного для текущей кампании. Свет авторов был изъят из вселенной. Думаю, Ангроном. Один из многочисленных примеров его терпимости.
Афаэль пожал плечами. — Он такой же варвар, как и Псы, но сосредоточься на важном.
— Я сосредоточен, уверяю тебя.
— Ты верно поступишь, заверив меня. Ты стал отдаленным.
— Если и так, то только в твоем воображении.
Афаэль невесело улыбнулся. — И ты должен знать все об этом.
Пиррид покачал головой. Когда кожа задела разъемы интерфейса горжета его доспеха, Темех увидел сморщивание, незначительную рефлексивность. Был ли это ранний признак, предательский симптом?
О, нет. И ты тоже.
— В любом случае планы штурма отработаны, — сказал Афаэль. — Ты должен присоединиться к командной группе, или твое отсутствие вызовет еще больше замечаний среди конклава.
Тем не менее, Темех позволил своему разуму ненадолго покинуть тело и выйти в имматериум. Со своего выгодного положения он увидел флот вокруг них, летящий через варп. Ощетинившиеся оружием ударные крейсера, готовые к грядущей орбитальной войне. Позади них, огромные транспортные корабли, переполненные тысячами тысяч смертных, носивших на нагрудниках эмблему глаза.
А в трюмах огромных линкоров находились десантники-рубрикаторы, создания Аримана. Они безмолвно ждали, оживленные ничем иным как волей тех, кто вел их. Убивая Псов, они не будут чувствовать ненависти к ним, тем, кто привел их к нынешнему состоянию вечного, безмолвного ужаса. Для них годы со времен Предательства были ничем. Даже для Темеха и других, сохранивших свои души, прошли всего лишь десятилетия с момента разграбления Просперо, что бы еще ни случилось во вселенной смертных. Для детей Магнуса раны по-прежнему были свежими и кровоточащими.
Он расслабился, и его душа вернулась в свои физические рамки.
— Флот в хорошем состоянии, — сказал он. — Поздравляю.
— Мне не нужно твое одобрение. Ты нужен мне на мостике.
Темех склонил голову.
— Тогда я приду. И мы вместе уточним орудия нашей мести.
Афаэль нахмурился утомленному тону Темеха.
— Ты не хочешь увидеть их сожженными, брат? Ты не наслаждаешься болью, которую мы причиним им?
Темех едва не ответил словами, которые прочитал несколькими минутами ранее.
В мести существует симметрия боли. Если человек не может отбросить чувства к тем, кого он хочет уничтожить, то даже побеждая, он уничтожает лишь часть самого себя.
— Причинение им боли не вернет Тизки, — сказал он, рассеяно глядя на цихлид, которые метались среди растений аквариума. — Но если мы настолько пали, что единственная оставшаяся у нас радость заключается в их уничтожении, тогда это должно быть сделано.
Его фиолетовые глаза сверкнули, глядя на товарища.
— Значит, они сгорят, брат, — сказал он безрадостно. — Он сгорят так, что даже не успеют понять.
Только самому себе, безмолвно и в глубине своего психически защищенного разума, он закончил предложение.
И мы тоже.
Фрейя Морекборн держала Кровавого Когтя за глотку, и не отпускала.
— Чтоб тебя! — выругалась она, прежде чем опустить костяшки пальцев на его широкое, глупое лицо, ломая зубы и разрывая кожу. Небесный Воин смотрел на нее затуманенным взором, опустив руки. — Прояви. Немного. Уважения.
— Дочка!
Фрейя услышала далекий голос, прервавший ее сон. Где-то глубоко в ее подсознании зашевелилось раздражение. Она получала от него удовольствие.
— Дочка!
В этот раз ее плечо сжали. Неохотно встряхнули. Последним образом из сна был избитый космодесантник, опустившийся на пол, побитый в бою, покорный и униженный, чего никогда бы не случилось наяву.
Она открыла глаза и увидела своего отца, наклонившегося к ней. В ее спальне по-прежнему было темно, светилась только колеблющаяся сальная свеча, установленная высоко в скальной стене.
— В чем дело? — пробормотала она, сбрасывая его шероховатые руки. Она могла различить знакомую линию его плеч, почувствовать его мозолистую кожу на своей.
— Вставай, — сказал он, отвернувшись в поисках большего освещения.
Фрейя поднялась с разбросанных на койке шкур. Ее песочные волосы превратились в непослушные заросли, обрамляющие лицо. В крошечной комнате стоял ледяной холод, но она не обращала на него внимание. На Фенрисе повсюду был ледяной холод.
— Что происходит?
Морек Карекборн нашел работающую светосферу и подкинул ее, придав вращение, в воздух. Тусклый серый свет залил беспорядок в комнате. Его грубоватое честное лицо полностью осветилось, и тревожные линии вокруг глаз выглядели более глубокими, чем обычно.
— Изменение плана, — сказал старый воин, проведя уставшей рукой по короткостриженной голове. — Одиннадцатая вызвана за пределы планеты. Мы возвращаемся на дежурство.
— Скитья, — выругалась Фрейя, протерев глаза и пытаясь прогнать тяжелое бремя сна. — Снова?
— Не спрашивай. Просто одевай униформу.
Фрейя с беспокойством посмотрела на отца. Морек был ривенмастером, командиром пяти сотен кэрлов Эттгарда. Его обязанности изматывали его, а он изматывал себя еще больше. На его лице были тени от длительной усталости.
Они убивают его, — подумала она. — И даже не знают об этом.
— Мы только сменились, — запротестовала она, свесив ноги с жесткой койки, и пошатываясь, пошла за серым мундиром, брошенным на пол. — Есть другие подразделения, которые могут это сделать.
Морек прислонился к стене.
— Уже нет. Остается только Двенадцатая. Привыкай — это продлится не одну неделю.
