Серьезная победа, без дураков. И не имеет значения, что во многом Сварогу помогли победить так быстро сами Токереты — готовые сожрать друг друга, как пауки в банке и ради этого выдававшие секреты, которых ему в других условиях пришлось бы доискиваться гораздо дольше. Важны не обстоятельства, а результат.
И все же, все же… Он не чувствовал себя триумфатором, ни на мизинчик, и дело тут было не в скромности, а в чем-то другом. Он ни о чем не сожалел, доведись повторить все, поступил бы точно так же — и все равно, где-то в глубине Души таился некий мутный осадок, словно в бутылке скверного вина. Понять это чувство он не мог, хотя несколько раз пытался…
Он встрепенулся, поднял голову, вмиг определил, который из полудюжины золотых колокольчиков в углу стола мелодично позвякивает. Ну да, кому же еще быть, коли уж он отдал приказ беспокоить его сегодня в строго определенных случаях…
Повернул рычажок под колокольчиком, и в малый кабинет бесшумно вошел статс-секретарь — высокий, костистый, с залысинами, исправный служака и человек безусловно преданный.
Встретив вопросительный взгляд Сварога, он негромко доложил:
— Как вы и приказывали, ваше величество, надпись с постамента памятника принцессы Делии сбита со всем прилежанием…
— Мое благоволение мастерам, — вяло сказал Сварог. — Ну, и по десятку золотых, что ли… Да, как там отец Грук?
— Еще не приступал, ваше величество.
— Отлично, — сказал Сварог и встал. — В случае неотложного дела ищите меня у него…
Он резко отодвинул кресло, прошел мимо почтительно отстранившегося статс-секретаря, кивнул вскочившим ратагайцам и пошел в ту часть дворца, где располагались покои для королевских гостей из тех, что попроще (от более роскошных покоев Грук в свое время, отказался категорически, хотя Сварог и предлагал).
Статс-секретарь, как обычно, оказался точен в формулировках — отец Грук еще не приступал, хотя готовился обстоятельно — разложил по тарелкам вяленую кабанятину, вяленую же желтоперку, лесную редиску (которой в Каталауне отчего-то любили закусывать пиво). И в данный момент неторопливо и обстоятельно очищал столовым ножом фиолетовый сургуч с широкой осмоленной пробки. Здоровенный пузатый кувшин с коротким горлышком, и еще три таких же дожидаются своей очереди в углу. Судя по выдавленному на боку клейму и фиолетовому сургучу — отличный черный нэльг из дворцовых пивоварен. Обычному человеку хватило бы и одного такого сосудика, чтобы оказаться под столом, но отец Грук кое в чем мало уступал принцу Элвару…
Чуть приподнявшись в знак уважения (Сварог ему, как и некоторым другим, разрешил наплевать на правила этикета, предписывавшие встречать короля гораздо более почтительным образом), отец Грук, не прекращая своего занятия обрадованно пробасил:
— Вот кстати, государь! Всему этому великолепию не хватало только доброго сокомпанейца-застольщика. Надеюсь, волей Божьей я его в вашем лице обрел?
Он аккуратно стряхнул на блюдечко остатки сургуча и поставил перед Сварогом, присевшим напротив, второй глиняный стакан хорошей работы, высокий, вмещавший не менее бутылки (любому знатоку известно: «нэльг любит глину»). Встал, обеими руками взял кувшин, бережно прижимая его к объемистому чреву, первым налил гостю, потом уж себе.
Сварог не прикоснулся к своему стакану. Сидел, чуть ссутулившись, явственно ощущая все тот же мутный осадок в глубинах души. Почему-то вспомнил спасенную им по какой-то глупой прихоти принцессу Гайнию, пребывавшую сейчас на пляжах Ракамерати, роскошном сильванском курорте для благородных ларов. Вот у кого все в порядке — как явствует из донесений, в совершеннейшем восторге от моря, солнца, высоких желтых дюн, а особенно от земных нравов с их равноправием женщин. Расчувствовался. Спас, благодетель этакий. Одну из пары миллионов, мало чем из них выделявшуюся…
— Что с вами, государь? — тихо спросил отец Грук.
Вам бы радоваться — такое дело провернули… А вид у вас что-то совсем уж унылый отчего ж так? — он присмотрелся. Знаете, с такими лицами люди обычно приходят отпущение грехов просить, уж простите, если что не так болтнул.
А вы можете дать отпущение грехов? — не глядя на него, тусклым голосом спросил Сварог.
— В два счета, прости Господи, за такую вольностью словесах… — пожал могучими плечами отец Грук. — Я как-никак не расстрижен, хотя и грозились пару раз… — он замолчал, присмотрелся к Сварогу тем взглядом, какой можно встретить лишь у врачей и священников. — Вам? Это за что же такое, государь?
— За Токеранг, — глухо сказал Сварог. — Нельзя было иначе, доведись до дела, повторил бы то же самое, и тем не менее… Понимаете, там были женщины, дети, множество ни в чем не повинных людей… Муторно как-то у меня на душе…
— Ах, вот оно что… — протянул отец Грук. — Там не было людей, государь. Там были создания, как две капли похожие на людей, и не более того. Наделенные речью и разумом, но, лишенные души. А потому как бы и не существующие в глазах Господа. Для него имеет значение лишь бессмертная душа — а они состояли лишь из бренной плоти. И в глазах Господа были все равно что придорожная трава, смять которую не есть грех.
— Вы так считаете? — тихо спросил Сварог.
— Это не, я так «считаю», — с нескрываемой обидой произнес отец Грук. — Это Господь так установил. Нерадивый порой из меня слуга Божий, что скрывать, да и не богослов я, но уж каноны-то знать обязан… Грех совершает тот, кто губит душу. Отсюда и пошло «душегуб». А вы не загубили ни единой души, государь, так что греха на вас нет, и отпускать нечего. Kрестом Единого клянусь так и обстоит. Нельзя отпустить грехи, которых не было… а если сделать это для виду, просто чтобы успокоить мятущуюся человеческую душу, — вот это уже и будет нешуточный грех…
Он говорил негромко, веско — и от этого басистого, убедительного голоса мутный осадок в душе, Сварог чувствовал, стал словно бы истаивать, пропадать.
— Нельзя было иначе, — сказал он то ли собеседнику, то ли самому себе.
— Вот именно, что никак нельзя, — прогудел отец Грук. — Вы уж накрепко запомните, государь: нет погубленной души — нет и греха… И хватит об этом, простите за смелость. Давайте лучше выпьем за что-нибудь хорошее.
— Давайте, — сказал Сварог, протягивая руку к своему стакану и уже не чувствуя в душе противного осадка.
Красноярск, 2015
Авторы стихов, приведенных в романе, — Ольгерд Довмонт, Анэс Зарифьян, Николай Шипилов.
