Комиссар-полковник не знал, чего ожидать. И понял, что никогда и не думал, что окажется здесь. Слайдо, упокой Император его душу, завидовал бы ему.
Санктум оказался на удивление маленьким и очень темным. Стены были облицованы черным корундом, в котором не отражалось ни блика от многочисленных горящих свечей. В воздухе пахло дымом, сухостью и пылью столетий.
Гаунт вошел, закрыв за собой дверь. Пол был выложен странной блестящей плиткой, переливающейся в свете свечей и издававшей странный звук под шагами. Комиссар вдруг понял, что это мозаика из отполированных панцирей шелонов, перламутровых, с коричневыми пятнами.
По обе стороны от Гаунта в стенах из корунда располагались ниши. В каждой светилась голограмма космодесантника из ордена Белых Шрамов, их силовые мечи воздеты в салюте скорбного триумфа.
Гаунт пошел вперед. Прямо перед ним находился алтарь реликвария. Облицованный полированными панцирями шелонов, он переливался какими-то нереальными сполохами. На откидной крышке имелась красивейшая мозаика из цветных кусочков панциря, изображавшая Миры Саббат. Гаунт не сомневался, что карта была абсолютно точной. За алтарем куполом возвышался огромный алтарный покров, сделанный из цельного панциря шелона, причем животное было невероятно огромным, больше любого из тех, что довелось увидеть комиссару-полковнику на Хагии. Под этим куполом располагался сам реликварий. Перед ним стояли два деревянных застекленных пюпитра, на которых лежали оригинальные манускрипты евангелий святой Саббат.
Гаунт понял, что сердце его колотится чаще: это место оказывало на него необычайно сильное воздействие.
Вдоль стен в нишах лежали различные реликвии, накрытые полупрозрачной тканью. Слева — чаша для питья, стило, почерневший от времени посох и еще несколько фрагментов, которые комиссар-полковник не смог узнать.
Справа возвышался силовой доспех святой, окрашенный в белый и голубой цвета. На нем виднелись следы давних сражений, почерневшие отверстия и желобки, зазубренные царапины там, где была содрана краска. Знаки девяти ран. Было в этом что-то странное. Гаунт не сразу осознал, что доспех был… маленьким! Он создавался для тела много более миниатюрного, чем тело космодесантника.
Перед ним, в глубине купола из панциря виднелся священный реликварий, погребальные носилки, на которых стоял стеклянный гроб.
Во гробе лежала святая Саббат.
Она не хотела для себя ни помещения в стазис-поле, ни еще каких-либо ухищрений, но все равно осталась нетронутой тлением на протяжении всех шести тысяч лет. Ее щеки ввалились, плоть высохла, а кожа потемнела. На голове все еще сохранились пряди некогда прекрасных волос. Гаунт видел кольца на истончившихся пальцах, медальон с имперской аквилой, зажатый в сложенных на груди ладонях. Голубая накидка почти совершенно выцвела, и высохшие древние цветы лежали вокруг нее на бархатной обивке гроба.
Гаунт не знал, что делать. Он помедлил, не в силах оторвать глаз от иссохшей, но прекрасной беати.
— Саббат. Мученик, — выдохнул он.
— Она не может ответить тебе, ты же знаешь.
Комиссар-полковник оглянулся. Аятани Цвейл стоял за алтарем и смотрел на него.
Гаунт с почтением и достоинством поклонился святой и подошел к Цвейлу.
— Я пришел не за ответами, — прошептал он.
— Нет, именно за ними. Вы сами так сказали, когда мы выходили из Мукрета.
— Это было тогда. Теперь же я сделал свой выбор.
— Выбор и ответы — не одно и то же. Но да, вы решили. И сделали отличный выбор, могу добавить. Храбрый. И правильный.
— Знаю. Если я и сомневался раньше, то лишь до того, как пришел сюда. Мы не сделаем ничего, чтобы увести ее. Она останется здесь. Останется здесь так долго, сколько мы сможем ее защищать.
Цвейл кивнул и похлопал Гаунта по плечу.
— Это будет непопулярный выбор. Бедняга Харк, я думал, его удар хватит при ваших словах, — Цвейл замолчал, а затем оглянулся на реликварий. — Простите мне мою речь, беати. Я всего лишь бедный имхава-аятани, которому стоит вести себя сдержаннее в таком святом месте.
Они вместе покинули гробницу и выбрались по галерее наружу.
— Когда вы объявите о своем решении?
— Скоро, если, конечно, Харк еще не рассказал всем.
— Он может лишить вас командования.
— Он может попытаться. Если он это сделает, вы увидите, что я могу нарушить не только приказы.
Надвигалась ночь, и с северо-запада приближался еще один буран. Аятани-айт Кортона разрешил имперскому конвою разбить лагерь во дворе монастыря Усыпальницы. Так что теперь все пространство между внешней стеной и зданием было заполнено палатками и химическими жаровнями. Транспортные машины конвоя были оставлены на площадке у внешней стены, а вся боевая техника охраняла подходы от ущелья к Усыпальнице, окопавшись и приготовившись. Тот, кто попробует подняться по тропе, встретит мощный отпор.
Приспособив для совещания приемную монастыря, Гаунт собрал офицеров и командиров почетной гвардии. Эшоли Усыпальницы принесли еду и сладкий чай, и никто из жрецов не стал роптать по поводу амасека и сакры, которые тут тоже распивали. Аятани-айт Кортона и несколько старших жрецов присоединились к гвардейцам. Вздрагивали огни ламп, шторм бился в ставни. Харк в одиночестве стоял в задней части комнаты и молчал.
Прежде чем присоединиться к остальным, Гаунт отвел Роуна в сторону, в холодный коридор.
— Я хочу, чтобы ты узнал это первым, — сказал он ему. — Я намерен нарушить приказы Льюго. Мы не тронем святую.
Роун вопросительно выгнул бровь.
— Из-за этого фесова тупого старого пророчества?
— Именно из-за этого фесова тупого старого пророчества, майор.
— Не потому, что для вас все кончено? — спросил Роун.
— Объясни.
Роун пожал плечами.
— Мы знали с самого начала, что у Льюго на вас зуб. Когда вы вернетесь в Доктринополь, с пустыми ли руками или с костями этой девчонки, наступит конец. Конец командования, конец вам, конец истории. Так что, как я это вижу, вам действительно нечего терять, так ведь? Нет ничего, о чем стоило бы упоминать. Вам не станет хуже, если отправите Льюго подальше и засунете его приказы в его персональное Очко Ужаса. На самом деле, вы даже будете себя от этого лучше чувствовать, когда они придут, чтобы вытащить вас отсюда.
— Думаешь, я делаю это потому, что мне стало все равно? — спросил Гаунт.
— А разве нет? Последнюю неделю вы были совсем не тем человеком, под началом которого я начинал служить. Выпивка. Ярость. Идиотские… перепады настроения. Вы ошиблись. Ошиблись жестоко. В Доктринополе, фес, вы были хороши. А с тех пор от вас остались обломки. Ох…
