— Что? — рыкнул Гаунт.
— Разрешите говорить честно, сэр, и без обид?
— Разве обычно ты говоришь иначе. Роун?
— Фес, надеюсь, что нет. Вы еще пьете?
— Ну, я…
— Вы хотите, чтобы я поверил в вашу правоту, в то, что вы делаете все это из-за реальных причин? Соберитесь с мыслями. Приведите себя в порядок. Я никогда не любил вас, Гаунт.
— Я знаю.
— Но всегда уважал. Надежный. Отважный. Настоящий воин. Верный кодексу чести. Человек, возродивший Танит такими средствами, о которых другие даже не помышляли. Человек чести.
— С твоей стороны это самый большой комплимент, майор, — сказал Гаунт.
— Простите, сэр, больше это не повторится. Что мне надо знать… осталось ли что-то от этого кодекса сейчас? Есть ли во всем этом честь? Эта фесова миссия почетной гвардии… думаете, мы заслужили такое название?
— Да.
— Тогда покажите мне это. Покажите всем. Докажите, что от вас исходит не только злость и разочарование, и дело не в том, что вы облажались, и вас покарали за это. Докажите, что вы не пьяная развалина, которая быстро катится по наклонной и тащит за собой всех. Для вас, что бы вы ни сделали, все кончено. Но не для нас. Если мы пойдем с вами, лорд-генерал всех нас расстреляет. Нам есть, что терять.
— Я знаю, — сказал Гаунт. Он помедлил с минуту, глядя, как липнут к оконному стеклу хрупкие снежинки.
— Ну?
— Хочешь знать, что все это значит для меня, Роун? Почему мне так плохо после катастрофы в Доктринополе?
— Я прямо-таки заинтригован.
— Добрую часть последних двадцати лет я отдал этому походу. И каждый шаг на этом пути давался с большим трудом. И здесь, на Хагии, слепая тупость одного человека… нашего дорогого лорда-генерала… направила мою руку и разрушила большую работу. Но дело не только в этом. Поход, которому я посвятил столько лет, начат в честь святой Саббат и должен был освободить планеты, которые она сделала имперскими мирами шесть тысяч лет назад. Я особо почитаю ее и предан ее памяти, а этот ублюдок Льюго заставил меня ошибиться на самом священном для нее мире. Я просто фесово облажался в ведении Крестового похода, майор. Я облажался в походе на священном мире святой. И даже это не все.
Он замолчал и прочистил горло. Роун смотрел на него в сумерках.
— Я был одним из избранников Слайдо, которым доверили вести эту войну. Он был величайшим командующим из всех, кого я знал. Он воспринял этот поход как личное дело, потому что был абсолютно и непоколебимо предан святой. Она стала его покровителем, его вдохновением, идеалом, оглядываясь на который он построил военную карьеру. Он сам сказал мне, что в этом походе ясно видел шанс отдать долг благочестия. Я не запятнаю его память, не подведу его здесь. Именно здесь.
— Дайте-ка догадаюсь, — сказал Роун. — И даже это еще не все, ведь так?
Гаунт покачал головой.
— На Формал Прайме, в первые несколько месяцев похода я сражался рядом со Слайдо в яростных боях за города-ульи. Это был один из первых крупных успехов похода. На пиру в честь победы он собрал своих офицеров. Сорок восемь избранных. Мы пировали и праздновали. Мы все были немного пьяны, включая Слайдо. Затем он… он погрустнел той мрачной печалью, которая посещает некоторых людей в разгар пирушки. Мы спросили, что не так, и он ответил, что боится. Мы смеялись! Великий военмейстер Слайдо боится? Он неуверенно поднялся на ноги. Тогда ему уже было сто пятьдесят лет, и годы не были к нему добры. Он сказал нам, что боится умереть прежде, чем закончит свою работу. Боится не прожить достаточно долго, чтобы увидеть полное и окончательное освобождение миров беати. Это была его единственная, всепоглощающая страсть, и он страшился, что не достигнет цели. Мы протестовали… говорили: да вы переживете нас всех! Он тогда покачал головой и ответил, что единственный способ обеспечить успех своей миссии, единственный путь к достижению бессмертия и исполнению долга перед святой — заключен в нас. Он предложил нам клятву. Клятву, скрепленную кровью. Мы взяли штыки и фесовы столовые ножи, чтобы порезать ладони и смешать кровь. Один за другим мы сжимали его кровоточащую ладонь и приносили клятву. Мы поклялись жизнями, Роун, нашими жизнями, что мы закончим его работу. Доведем поход до победного конца. И, проклятье, мы защитим святую от всех, кто посмеет угрожать ей!
Гаунт раскрыл правую ладонь. В голубоватом сумраке Роун отчетливо различил старый бледный шрам.
— Слайдо пал в битве при Бальгауте, той самой битве битв. Как он и боялся. Но его клятва живет, и через нее жив и сам Слайдо.
— Льюго заставляет вас нарушить ту клятву.
— Льюго заставил меня огнем пройтись по Доктринополю, святому городу, и спалить древние храмы, возведенные в ее честь. Теперь Льюго хочет, чтобы я осквернил саму беати и потревожил ее вечный покой. Прошу прощения, что я так плохо все это воспринял, но теперь, возможно, ты понимаешь почему.
Роун медленно кивнул.
— Вам лучше сказать это остальным, — промолвил он.
Гаунт прошел в центр заполненной приемной, отказался от стакана, предложенного ему эшоли, и прочистил горло. Все взоры были прикованы к нему, воцарилась тишина.
— В свете открытий и… других соображений я сообщаю вам, что изменяю наши приказы.
Поднялся шепот.
— Мы не станем выполнять инструкции лорда-генерала Льюго. Мы не будем перевозить реликвии Усыпальницы. Мои приказы таковы: почетная гвардия укрепляется здесь и остается защищать гробницу до того времени, пока ситуация не улучшится.
Гомон голосов наполнил комнату. Но Харк сохранял молчание.
— Но как же приказы лорда-генерала, Гаунт… — начал Клеопас, вставая.
— Больше не соответствуют условиям. Как полевой командир, оценивающий положение на месте, я имею на это право.
Интендант Элтан встал, трясущийся от ярости.
— Но нас же убьют! Мы должны вернуться в Доктринополь и успеть. Иначе нас не эвакуируют! Вы знаете, что здесь будет, комиссар-полковник! Как вы только смеете предлагать такое!
— Сядьте, Элтан. Если это поможет, я сожалею, что гражданские, вроде вас и ваших водителей, попали в такое положении. Но вы слуги Императора. Иногда ваш долг не менее тяжел, чем наш. Вы подчинитесь. Император защищает.
Несколько офицеров и все аятани поддержали его, откликнувшись эхом.
— Сэр, вы не просто нарушаете приказы, — голос лейтенанта Поука был полон тревоги. Клеопас торопливо кивнул, соглашаясь со словами своего младшего офицера. — Мы все понесем жесточайшее наказание. Приказы лорда-генерала Льюго просты и точны. Мы не можем так легко нарушить их!
— Поук, вы не смотрели, что идет за нами по тропе?
