Кровь. Слово было будто пятно кислоты на его путающихся мыслях. Нежеланный запах, ненужный вкус, истекающий из разорванной плоти пахучий багрянец. Охотник содрогнулся и посмотрел на покрывающую кромку оружия кровь. Он немедленно пожалел об этом — жидкость на зубьях топора высохла, став алой коркой. Словно зазубренные ножи по ту сторону глазниц, снова вспыхнула боль, и на этот раз она не утихала. Кровь высохла. Он слишком долго ждал между убийствами.
От крика давление спало, однако теперь начали колотиться сердца. Рванувшись, охотник побежал.
Следующим умер солдат. Он умер, оставив своими руками размазанные полосы пота поверх глаз охотника. Липкое содержимое желудка стекло по ногам влажным месивом.
Охотник отшвырнул выпотрошенного человека к стене, переломав тому кости одной лишь силой броска. При помощи гладия — благородного клинка, который уже столетие терпел использование в качестве всего лишь ножа для свежевания — он отсек умирающему голову. Кровь окрасила перчатки, пока он держал трофей и вертел его в руках, разглядывая сквозь бледную кожу очертания черепа.
Он представил, как обдерет его, сперва удалив бледный покров кожи, а затем срезав с самой кости рваные полосы покрытого жилами мяса. Глаза будут удалены из глазниц, а содержимое промыто едкими очищающими маслами. Он мог представить все столь отчетливо, словно это был ритуал, который он проводил раньше множество раз.
Боль начала отступать.
Возвращался покой, и охотник услышал братьев. Вот голос пророка. Как всегда, в ярости. А вот смешок мерзкого, который придирается к приказам пророка. Под этим приглушенно постукивали вопросы тихого. Все это подчеркивалось ворчанием опасного.
Охотник замедлился, пытаясь разобрать слова. Они охотились так же, как и он — вот и все, что он мог уловить из далекого жужжания. Его имя — они повторяли его снова и снова. Замешательство. Злость.
А еще они говорили о диком хищнике. Здесь? В заброшенных коридорах жилой башни? Единственную дикость здесь несли они сами.
— Братья? — произнес он в вокс.
— Где ты? — требовательно спросил пророк. — Узас. Где. Ты.
— Я… — он остановился. Череп в расслабившейся руке опустился, а вместе с ним и топор. Стены косились на него с угрожающей двойственностью, одновременно камень и сталь, резные и кованые. Невозможно. До безумия невозможно.
— Узас, — голос принадлежал ворчливому. Ксарл. — Клянусь своей душой, я убью тебя за это.
Угрозы. Постоянные угрозы. Губы охотника растянулись, обнажив в ухмылке влажные зубы.
Стены вновь стали каменными, и угрожающие голоса братьев растворились в жужжании, которым можно было пренебречь. Пусть охотятся, как хотят, и догоняют, как смогут.
Узас снова сорвался на бег, бормоча свои требования богу с тысячью имен. С его губ не слетало молитв, ни один из сынов Керза никогда бы не произнес слов поклонения. Он приказывал божествам благословить устраиваемое им кровопролитие, не допуская мысли, что они могут отказать. Они никогда раньше такого не делали, не сделают и теперь.
Механические зубья вгрызались в броню и плоть. Из вопящих ртов вылетали последние крики. Слезы оставляли серебристые следы на бледных щеках.
Для охотника все эти вещи лишь отмечали течение времени.
Вскоре после этого охотник стоял в часовне, облизывая зубы и слушая, как от камня отражается рычание мотора его цепного топора. Слева и справа лежали изломанные тела, которые наполняли прохладный воздух смрадом крови. Уцелевшие крысы были загнаны в угол, они поднимали оружие, неспособное причинить ему вред, и издавали мольбы, которые он собирался оставить без внимания.
Тепловое зрение охотника отключилось, он наблюдал за добычей сквозь красные глазные линзы и захваты целеуказателей. Люди, съежившись, пятились от него. Никто из них не сделал ни единого выстрела.
— Повелитель… — заикаясь, пробормотал один из них.
Охотник замешкался. Повелитель? Он привык к мольбам, но не к почетным обращениям.
На этот раз боль началась от висков и с нажимом, словно нож, вонзилась в середину черепа. Охотник взревел и вскинул топор. Он приблизился, и люди сжались, обняв друг друга и рыдая.
— Хорошая демонстрация имперской военной подготовки, — протяжно произнес охотник.
Он нанес по ним удар, и скрежещущие зубья лезвия топора со звоном столкнулись со сверкающим металлом.
Перед ним стояла другая фигура — сам стенающий пророк. Их оружие было скрещено, золотой клинок поднялся на защиту съежившихся имперцев. Его убийствам мешал собственный брат.
— Талос, — произнес охотник имя влажными от крови губами. — Кровь. Кровь Кровавому Богу. Видишь?
— С меня довольно.
От каждого удара по лицевому щитку голова дергалась, а чувства приглушались. Зрение быстро затуманивалось раз за разом, а шея запрокидывалась назад достаточно резко, чтобы он зашатался. Коридор огласился звоном металла о доспех. Утратив ориентацию, охотник ощерился, когда осознал, что брат трижды ударил его в лицо затыльником болтера. Разум работал так медленно. Было трудно думать сквозь боль. Он в больше степени осознал, чем почувствовал, что руки выпускают оружие. Топор и гладий упали на землю.
Восстановив равновесие, он оглядел часовню и… Нет. Стоп. Это была не часовня. Это был коридор. Коридор на борту…
— Талос, я…
Снова раздался глухой лязг стали о керамит, и голова охотника мотнулась набок так, что от силы удара захрустел хребет. Талос крутанул золотой клинок, а охотник рухнул на четвереньки на решетчатое покрытие пола.
— Брат? — выдавил Узас сквозь кровоточащие губы. Поднять голову было настоящей пыткой для спины, но там — за перевернутым столом, на полу, усыпанном кустарными безделушками и поделками из добытого металла — от него отшатывались двое грязных людей в изорванной одежде. Пожилые мужчина и женщина с полосами сажи на лице. Один из них носил повязку на глазах посреди постоянной темноты. Обычай «Завета».
Шаги брата приблизились, и охотник повернул голову.
— Талос. Я не знал, что я на корабле. Мне нужно было… — он сглотнул, увидев в лишенных эмоций глазных линзах брата холодную угрозу кары.
Пророк нацелил острие золотого клинка в горло охотнику.
— Узас, слушай меня как следует, хоть раз за свою никчемную жизнь. Я тебя убью, как только с твоих змеиных губ слетит еще хотя бы одно слово.
Воздух вокруг них был загрязнен запахом старой крови и немытого металла. На уборку этой комнаты уже многие месяцы не направляли сервиторов.
