— Мог ли это быть один из мутантов, которых, по твоим словам, разводят скавены? Своего рода гибрид?
— Да.
— Но куда могли пропасть все эти следы? Не могли же они все попрыгать в «рагу», не так ли? — спросил Феликс.
— Колдовство, — сказал Хеф.
— Чёрная магия, — добавил Паук.
Готрек поглядел с бортика и выругался на родном языке. Он был рассержен, борода встала дыбом. В его единственном глазу засветился огонек безумной ярости.
— Они не могли так просто исчезнуть, — сказал он. — Это невозможно.
— Может у них была лодка? — предположил Феликс, высказав лишь сейчас возникшую мысль.
Остальные поглядели на него с недоверием.
— Лодка? — произнёс Хеф.
— В «рагу»? — добавил Паук.
— Не тупи, — заключил Руди.
Феликс покраснел.
— Я не туплю. Погляди, следы обрываются здесь. Довольно просто было бы для кого-то сойти с бортика в небольшую плоскодонную лодку.
— Глупее этого мне слышать не доводилось, — сказал Руди. — У тебя неплохое воображение, малыш Феликс. Кому только могла прийти в голову идея использовать лодку в этом месте?
— Мало ли вещей, о которых ты никогда не задумывался, — огрызнулся Феликс. — Но размышления — не твой конёк, не так ли?
Он поглядел на остальных стражей и покачал головой.
— Вы правы, лодка — это бессмыслица. Гораздо лучше предположить, что они волшебным образом испарились. Может быть, толпа пикси{3} прилетела и унесла их отсюда.
— Точно, пикси. Мне это больше по душе, — сказал Руди.
— Руди, он насмехается, — произнёс Паук.
— Весьма язвительный паренёк, наш малыш Феликс, — добавил Хеф.
— Возможно, это здравая мысль, — сказал Готрек. — Не так уж трудно привести сюда лодку. Канализация ведь стекает в Рейк. Легко можно украсть небольшую лодку.
— Но все стоки в реку зарешечены, — сказал Руди. — Чтобы бродяги не залезали.
— А в чём же заключается наша работа, как не отлавливать тех самых бродяг, когда они всё же проникают через решётки? — поинтересовался Феликс.
Он заметил, что доходить начало даже до тупоголового Руди.
— Но зачем, человечий отпрыск? Зачем использовать лодку?
Феликс немного приободрился. Готрек нечасто соглашался с тем, что Феликс знает о чём-то лучше него. Он быстро прикинул возможные причины.
— Для начала, они не оставляют следов. Возможно, они занимаются контрабандой. Предположим, как вариант, кто-то завозит по реке искривляющий камень. Вчера наш беглец-аристократ, похоже, расплачивался им с крысочеловеком.
— От лодок меня мутит. Больше лодок я ненавижу только эльфов, — проговорил Готрек, когда они двинулись дальше.
За оставшуюся часть дня они не нашли следов скавенов, однако обнаружили, что распилена решётка на одном из стоков в Рейк.
* * *
Феликс вошёл с улицы в «Золотой Молот». Он как будто попал из реальности в сон. Швейцар придержал для него большую дубовую дверь. Подобострастные официанты провели его с убогой улицы в обширный обеденный зал.
В свете огромных хрустальных канделябров, за ломящимися от яств столами восседали богато одетые люди, беседуя за трапезой. Со стен на обедающих грозно взирали портреты великих героев Империи. Феликс узнал Сигмара, Магнуса и Фредерика Отважного — работы Веспасиана, наиболее известного художника Нульна за три последних столетия. Дальняя стена была полностью занята портретом курфюрста Эммануэль, восхитительной красотки с волосами цвета воронова крыла, облачённой в нескромное бальное платье.
Феликсу хотелось, чтобы одолженная одежда более подходила ему. Он надел кое-что из старых нарядов своего брата. Когда-то он и Отто были одного роста и телосложения, но Отто потучнел, а Феликс исхудал за годы странствий. Льняная рубаха сидела на нём мешковато, вельветовый камзол был велик. Брюки удерживал кожаный ремень, застёгнутый на самую последнюю прорезь.
Однако обувь была удобной, как и шляпа. Он сдвинул её в щегольской манере, выставляя напоказ ленту с павлиньим пером. Рука его лениво поглаживала золотой шарик с ароматическим составом, раскачивающийся в цепи на шее. Из него исходил аромат отличного бретонского парфюма. Было замечательно обонять нечто отличное от канализации.
Слуга проводил его к угловой кабинке, в которой находился Отто. Тот пером делал пометки в лежащей перед ним счётной книге в кожаном переплёте. Когда Феликс приблизился, он поднял глаза и улыбнулся.
— Добро пожаловать, братишка. После бани и смены платья ты выглядишь гораздо лучше.
Феликс был вынужден согласиться; чуть ранее ему довелось рассмотреть себя в огромном серебряном зеркале в особняке Отто. Горячая ванна, ароматное масло и смена одежды позволили ему ощутить себя другим человеком. В зеркале он узрел того пижонистого молодого франта, которым он некогда был, но добавилось морщин вокруг глаз и рта.
— Весьма очаровательное заведение, — сказал он.
— Если пожелаешь, можешь обедать здесь каждый вечер.
— Что ты имеешь в виду, брат?
— Только то, что для тебя найдётся место в семейном деле.
Феликс оглянулся вокруг, посмотреть, не подслушивают ли их.
— Знаешь ли ты, что меня всё ещё разыскивают в Альтдорфе по делу Оконного налога?
— Ты преувеличиваешь свою дурную славу, братишка. Никто не знает, кто были лидеры того бунта. Сам понимаешь, Альтдорф — не Нульн.
— Не ты ли говорил, что Готрек весьма легкоузнаваемая персона.
— Мы не предлагаем трудоустройство Истребителю Троллей. Мы предлагаем то, что принадлежит тебе по праву рождения.
Именно этого Феликс одинаково боялся и желал. Семья примет его обратно. Он может оставить беспокойную, полную лишений жизнь искателя приключений и возвратиться в Альтдорф, к своим книгам. Это означает, что жизнь пройдёт среди гроссбухов и на складах, но будет безопасной. И когда-нибудь он разбогатеет.
Это была заманчивая перспектива. Никаких ползаний по канализации. Никаких побоев от головорезов. Никаких неизвестных болезней, подцепленных в ужасающих затерянных местах. Никаких изматывающих мышцы походов через дикие дебри. Никаких спусков в темноту. Никаких столкновений с поклоняющимися Хаосу последователями неизвестных культов. Никаких приключений.
Ему не придётся больше сносить угрюмость и причуды Готрека. Можно забыть о своей клятве сопровождать Истребителя Троллей и описать его гибель в эпической поэме. То обязательство было сделано спьяна, разве можно принимать его в расчёт? Он станет сам себе господин. И всё же, что-то его сдерживало.
— Я обдумаю это, — сказал он.
